и прийти в актовый зал бывшей больницы, которая способна вместить значительное количество жителей муниципалии. Как правило, на общих собраниях решается вопрос перевыборов Бургомистра, ведь мы не какая-нибудь военная диктатура, чтобы Бургомистр правил без выборов. Но он уже не молод, а мы не злодеи, чтобы отправлять на покой старика, который тут все наладил. Благодаря ему мы не проиграли в войне за территории. Благодаря ему у нас демократия и относительный порядок. Не то что на Институте Культуры.
Два удара – карантин. Это значит, что заезжие торговцы углем снова занесли в вольную Грушевку какую-то заразу: насморк, ротавирус или даже грипп. И лучше из своих каморок не вылезать, пусть микроб сдохнет.
Один удар по Дементею – он прозвучал сейчас – значит, что сегодня у нас «праздник горячей воды». Ну как «горячей». Настолько не холодной, что не слишком теплолюбивые могут даже помыться.
Трубы почти сразу заскрежетали – помпы котельной начали нагонять в систему тепловатую водичку. Обычно воду в кране, как и батареи отопления, греют до такой стадии, чтобы не замерзали теплопроводы. Благодаря этому в моей трешке-матрешке даже не всегда идет пар изо рта. А чтобы на кухне замерзла в кружке вода, такого вообще ни разу не случалось. Не представляю, как живется народу на Институте Культуры, где угольной котельной нет и люди греются у костерков, разожженных по-черному на бетонных полах.
Температура воды продержится недолго, поэтому надо спешить. Я подхватил с пола динамо-фонарь, накрутил его до стадии, когда он начал выдавать ровный блеклый свет, и побежал в ванную. Ванная комната казалась более темной, чем остальная квартира. Я отыскал на тонущих в сумраке полочках кусочек мыла, больше похожий на парафиновую свечку. Вялая струя из душа имела уютно-ржавый оттенок, отчего при голубоватом свете диодного фонаря могло показаться, что я моюсь чаем.
Герда сердито царапнула двери. По ее мнению, хозяин слишком часто моется. Особенно некстати эта нездоровая привычка поражает его в тот момент, когда он должен вести свою единственную питомицу гулять. Бестолковый хозяин! Вытершись злым от холода полотенцем, я впрыгнул в пальто, нацепил тяжелую заячью шапку и вышел с собакой на улицу. Тут пока было тихо: вольные граждане принимали душ.
Небо, как всегда, было затянуто одеялом облаков медно-перламутрового цвета. Обычное зимнее небо над Минском: ни луны, ни звезд. Ни радости, ни надежды. Как на картинах древних мастеров в альбоме «Искусство советского пейзажа БССР».