‒ Не ври. ‒ посоветовала герцогиня ар Риграф. ‒ Это Рейнар
готов спустить тебе многое с рук. Я же вижу тебя
насквозь.
Графиня в ответ зло усмехнулась.
‒ Тогда тебе стоит проверить зрение у
целителей.
Прежде чем кучер дернул поводья, и карета тронулась по
подъездной дорожке, Арибелла еще успела заметить ядовитую улыбку,
что поселилась на губах золовки. Она и правда знала ее слишком
хорошо, а потому не сомневалась в том, что вскоре что-то
случится.
Плохое ли? Этого герцогиня сказать не могла. Но ей
несмотря ни на что хотелось верить только в хорошее.
‒ Ты меня слышишь? Татия, ты меня слышишь? ‒ жужжало
вокруг меня настойчивым комаром.
Приятный взволнованный голос слышался будто издалека.
Словно я находилась в вакууме, под толщей воды или у меня вдруг
заложило уши.
С трудом разлепив веки, я в первую очередь ощутила дикий
холод. Перед глазами все расплывалось, зрение никак не получалось
сфокусировать на одной точке, но я продолжала пытаться, параллельно
щупая ладонями пространство вокруг себя.
Кажется, это был пол. Холодный, каменный, немного влажный.
Я совершенно точно лежала на нем, а к замерзшему телу липла тонкая
мокрая ткань.
Взгляд сфокусировался на сорочке. Попытка приподняться на
локтях сорвала с губ новый стон. Я будто пролежала на этом полу
целый век. Мышцы задеревенели настолько, что пальцы на ногах не
сразу стали послушными.
А я только их и видела. Все остальное закрывала мерзкая
сорочка длиною до пят. Но прятала не так чтобы хорошо. Из-за
впитавшейся влаги преотлично просматривалось все то, что должно
было целомудренно возлежать под бельем.
Но белья не имелось. А холод пронизывал до костей, о чем
моя грудь сообщала не хуже дачного радиоприемника. Если покрутить,
то наверняка можно было поймать радиостанцию.
‒ Что ты натворила опять?! Чего ты добиваешься?! ‒ вновь
услышала я настойчивый голос.
На этот раз он прозвучал совсем близко, а стороннее эхо
будто стало меньше. Я больше не слышала стук собственного сердца в
ушах и свое тяжелое дыхание. Теперь я слышала только его. Того, кто
мыском кожаного сапога затирал рисунок на полу.
Приподнявшись еще выше, я мельком оглядела пентаграмму, в
центре которой одиноко возлежала как колбаса в пустом холодильнике.
От злого голоса моего визави стало совсем уж неуютно. От сорочки
пахло полынью ‒ уж сколько мы ее на даче перекосили, век аромат не
забуду, а в темном мрачном помещении потухшими свечами.