Пораженно замерев в процессе потягушек, я только сейчас
поняла, что меня удивило. Крохотная мысль все это время сидела на
подкорке и тоненько жужжала о несоответствии. И нет, с тем, что я
крупно попала черт знает куда, я уже даже немного смирилась. А вот
с тем, что проснулась в спальне, а не в гостиной — не
очень.
Я совершенно точно уснула вместе с котом на диване. Но
даже если я вдруг снова начала лунатить как в детстве, снаружи
открыть дверь было просто невозможно. Ее же до этого самого момента
комод подпирал!
— Хозяу-у-уйка… — вдруг раздался в комнате низкий,
хрипловатый бас.
Я так и замерла у комода. Разумом абсолютно точно
понимала, что в спальне сейчас находилась не одна, но надежда на
светлое будущее, вера в хороших людей и любовь к ближнему
соглашаться с таким раскладом не хотели.
Они хотели выйти за дверь. Срочно. И запрыгнуть на руки
служанке с целью спасения от неведомого чудища.
Потому что голос не принадлежал Арсарвану. Вот
вообще.
За один единственный миг я вспомнила все просмотренные
мною ужастики. Как же тупо умирали в них герои! Обычно они просто
шли посмотреть, что же там такое...
Помянув всех героев ужастиков недобрым словом, я медленно
повернула голову и увидела кота. Развалившись аки барин на санях,
он лежал на кровати всей своей зеленоглазой тушкой и лишь отдаленно
напоминал вчерашний маленький блохастый комочек, который я по
дурости поперлась спасать.
О нет, судя по его габаритам длиною в три Мурзика, спасать
следовало именно меня.
Четвертинка льва — именно так я окрестила белоснежного
ленивца весом килограмм в пятьдесят, учитывая его толстое пузо.
Верхние клыки выступали из пасти так, что их было видно
невооруженным глазом. Пушистые усы, наверное, можно было
использовать как струны для гитары, но смущало меня не все
перечисленное.
Меня искренне пугали два огромных крыла, что сейчас были
аккуратно сложено у кота на спине. От вчерашнего котенка остался
только цвет шерсти: белый, с серыми пятнами от присохшей
грязи.
Как стояла, я также молча села на пол. И мгновенно
вскрикнула от резкой боли в пояснице.
Мимолетом видела свое отражение в напольном зеркале.
Такого изумленного выражения лица я не видела у себя уже давно.
Чего только стоили глаза. Открыть их еще сильнее я не смогла бы при
всем желании, потому что это был предел пределов моих анатомических
возможностей.