– Я знаком с ним куда меньше, чем вы, – прервал его Снежин, – поэтому обязан жизнью всего ОДИН раз. Смешно, что это случилось уже после войны, хотя нам довелось вместе воевать. Вы ведь знаете, что он воевал?
– Да. А почему вы спрашиваете? Конечно, знаю. Там, правда, по документам получается иначе… – с расстановкой выговорил Борис Леонидович, пристально глядя на Снежина. Тот откликнулся:
– А вот Большой Маст и прочие уголовные твари не знают. Вам, конечно, известно, кто такие «суки» и что такое сучья война?
– Да известно ему, известно… – донесся до слуха Снежина глуховатый голос человека, по слову которого и был взорван и сгорел в огне Лед с близкими. – Приятного аппетита, друзья.
Снежин поднял на вновь вошедшего узкие глаза и слегка принужденно улыбнулся:
– Я все-таки не до конца понимаю, зачем…
– Это долгая история, Ваня. И началась она почти тридцать лет тому назад. Когда мы были молодыми, яростными и порой носили другие имена.
– Ну отчего же, – вступил в разговор Борис Леонидович, – я сохранил свое имя в неизменности. И документ имеется. Вот, пожалуйста: Вишневецкий Борис Леонидович, русский, 1894 года рождения…
– Да уж, вы не меняетесь. Все тот же вечно молодой учитель истории. Нестареющая мумия нашей юности, – усмехнулся его собеседник. – Плесните и мне немного. Есть что вспомнить, есть что запланировать на будущее.
1
Желтогорск, 1922 год
Он вошел в класс так осторожно, словно боялся подорваться на фугасной противопехотной мине. Высокий, высохший, в пиджаке не по плечу, который, однако же, когда-то был ему впору. Через плечо была перекинута сумка, из которой исходил устойчивый запах переваренного мяса. Это мгновенно ухватили десятки чутких ноздрей тех, кто находился в классе. Под ногами вошедшего тихо поскрипывали дощатые полы. Двадцать пар глаз, юных, злых, задорных, жестоких, впились в это длинное лицо, ощупали всю нескладную фигуру, задержались на переносице, на которой неверно сидели сильно старящие нового субъекта очки. Кто-то крикнул:
– О! Мумия! Только у тех очков не было!
– Дядя! Чихни песочком, мля!
– Ты не рассыплешься? А то ты такой… историчный!
Староста группы, косоглазый Юрка Рыжов по прозвижу Пыж, чье слово было едва ли не в главном авторитете во всем интернате, навалился своей тушей на парту и веско произнес: