– –
Джон, в каком-то смысле, оказался пирожком с начинкой из меня: нам всегда было, о чем поговорить. Путешествия, Индия, авантюры. Он, помню, все хвалил мой английский; что за беда, Маруся, говорил он, русские не хотят учить языки, то ли дело ты. Я смеялась, мол, брось, мой английский давно превратился в хинглиш: полухинди, полуинглиш. Лет пятнадцать назад я бы и по-французски с тобой поговорила, думала я. Но инструменты ржавеют, если ими не пользоваться. По-французски я уже не могла.
Как-то в разговоре я заикнулась, что летом хочу поехать в Италию – я собиралась на оперный фестиваль – и Джона мгновенно осенило.
– Слушай, – сказал он, – ты едешь в Италию – так заезжай и к нам? На недельку, заодно к твоим каникулам. А?
Гм, ответила я.
Все же так рядом, напомнил Джон. Ты через Милан? Ну вот же, всего ночь на поезде или автобусе. Я тебя познакомлю с отличными французскими ребятами.
Ну, даже не знаю, сказала я.
Они тебе покажут нормальную Францию, добавил Джон.
Настоящую французскую Францию. Простой и красивый план. А?
Да, в самом деле, почему нет, вдруг подумала я. Все же действительно рядом.
И согласилась.
С настоящей Францией кому было верить, как не Джону: он был одержим идеей национальной идентичности, а потому знал, как подать родную страну лицом. Его жизненная траектория выглядела довольно затейливо: начав как простой уличный артист, он неуклонно, словно трамвай по рельсам, двигался в направлении политической пропаганды. Он тоже имел амбиции. К моменту нашего знакомства Джон был убежденным антиглобалистом: за кооперацией французского правительства с американцами он видел циничный план лишить французов (да что там французов – всех жителей планеты) памяти, заставить их забыть о корнях. Но, черт побери, у французов были сыр, вино, Жанна д’Арк и бог знает что еще – и французы, по мнению Джона, не имели права об этом забывать. Они должны были гордиться! Слово «национализм» в устах Джона имело позитивную окраску: не ненависть к другим народам, а любовь к своей культуре. Пожалуй, соглашался он, его народу следовало поучиться чему-то у других (например, у русских, добавлял он обычно), но отказаться от своих уникальных черт, слиться с остальными, стать безликими европейцами – это был страшный финал, худший из возможных.
– Америкашки! – негодовал Джон, сверкая своими пиратскими глазами. – Это все их работа. Вся Европа на одно лицо! Кругом один макдак!