– Хорошо, Иван Иванович, я последую вашему совету.
А фиг тебе! Иди и сам протирай штаны в гребаной бухгалтерии.
– Больше не стану вас задерживать. Готовьтесь к выписке. Через три-четыре дня, когда будут готовы все документы, мы отправим вас домой.
Почему больничные коридоры всегда красят в серый цвет? Им, наверное, кажется, что серый успокаивает, а на самом деле он ужасно бесит. Розовый, только нежно-розовый, как платьица моих девочек, вот истинный цвет умиротворения…
Трудяга робот-уборщик тщательно чистит полы. Я уступаю ему дорогу, а потом долго смотрю вслед, потирая затылок.
Как наши предки сами делали эту пыльную работу? Люди до сложной робототехники додумались, а постичь сущность человеческой души так и не смогли.
Значит, скоро мою судьбу выставят на суд! И кто же будет судить, как мне жить дальше? Может, толстая тетка в черном балахоне и угловатой шапке на лысеющей голове? Да кто она такая?!
Будет решать, как мне жить, а у самой дома посуда лежит горой три дня не мытая, а из родственников только тараканы…
Любимая палата номер тринадцать. Последние полтора года пристанище для моих костей и кожи. Говорят, что в былые времена число тринадцать считалось несчастливым. Какая чушь! Здесь я провел самые счастливые годы жизни, предаваясь мыслям о своих дочерях.
Главное было приспособиться к соседу-психу. А так кормили хорошо, особо не насиловали. Хочешь – принимай участие в мероприятиях: зарядка, беседы и все такое, – а хочешь – не принимай.
Ну я, конечно, принимал, делая вид, что мне все очень интересно. Особо не высовывался, но и не производил впечатление излишне замкнутого дурака. Где-то расскажу байку о моем чудесном исцелении, где-то изображу из себя вежливого джентльмена.
Спокойствие, вежливость и предупредительность сделали свое дело. Меня признали почти здоровым. Если бы они могли влезть в мою голову, если бы только могли! Я научился создавать миры в мирах так ловко, что даже детектор вменяемости остался в дураках. Он был не в состоянии пробить самую последнюю оболочку моего внутреннего мира, виртуального пристанища моей счастливой семьи. И когда во время сеансов я говорил ему, что одинок, он верил и выдавал четкие заключения о моем полном исцелении.
Дверь жалобно скрипнула. Двадцатипятилетний сосед Павлик, неудачник в любви, со склонностью к суициду, с любопытством уставился на меня.