А они из меня кровь сосали!
Я окурок без фильтра ворочал во рту,
Шуровал в эпицентре завала,
Состоял на виду, на хорошем счету,
Руководство меня уважало.
А потом, когда танки пошли по Москве,
Я броню им царапал гвоздями,
Воздвигал баррикады, сигналил братве:
«Ну-ка, вы, все сюда, со стволами!»
Год прошел, и второй, вот сосед между дел
Мне с балкона стакан переправил.
Пьем за жизнь. Это он тогда в танке сидел,
Это он меня на уши ставил.
Эх, Москва, август месяц, души моей взлет!
А теперь мы с соседом в упадке.
Он по новой поллитру за горло берет, —
«Эй, – кричит мне, – смотри, все в порядке!
Те же рожи вокруг, тот же самый оскал, —
Урки в штатском, готовые к шмону,
Так зачем же я танк на тебя направлял,
Так зачем ты держал оборону?»
Вот еще один год отвалился, увял.
Я в больнице лежу, в коридоре.
Хворь на сердце наехала, как самосвал,
Нет надежд, помираю от хвори!
Нету света в окне, есть скопление туч.
Вот сосед мне, тот самый, моргает, —
Он здоров, он пришел ко мне праздновать пучт,
Он мне кровь перелить предлагает.
Хмырь в халате кирнул и засунул, смеясь,
Под наркоз меня, как в душегубку,
Группу крови соседа прикинул на глаз
И в меня перелил через трубку.
Я очнулся к утру. Группа крови не та,
А сосед скалит зубы, как лошадь,
«Все подохли, – кричит, – а тебе ни черта!
А тебя им слабо укокошить!»
Я лежу. Он кладет мне компресс на хребет,
Пьет портвейн у меня в изголовье.
Он давил меня танком, но он мой сосед,
Мы свои, мы повязаны кровью!
Он щеку и губищу в усмешке кривит,
Он от винных паров веселится:
«Завтра ты меня танками будешь давить,
А потом со мной кровью делиться!»
Кто свои, кто чужие в родимом дому,
Мы не знаем, мы пьем, не косея.
Кто я сам – свой? Чужой? Ни хрена не пойму!
Эх, Расея моя, эх, Расея…
1992