Немного отдохнув, он поднялся и закинул дробовик за плечо. Выпустив из-под одежды скопившийся жар, он тщательно заправился, перемотал портянки и не спеша потянулся в сторону пасеки. Досада пропала. Он равнодушно отнесся к зайцу, выскочившему из-под самых ног. Не хотелось нарушать царившей вокруг тишины. В глубине души он смеялся над собой.
Да… Некоторым точно везло. В огромной, бескрайней тайге бывало, что зверь вылетал прямо на охотника и валился у самых ног. Кому-то везло, но только не ему. Поднявшись из распадка, он огляделся: «Час, от силы полтора, и дома». Домом его была пасека. О пчелах голова уже не болела; они мирно спали на соседней пасеке – его-то омшаник требовал основательного ремонта, а вот о желудке позаботиться не мешало. Бак с продуктами давно был пуст, и держаться приходилось только за счет картошки и сала, оставленного лесниками, иногда заезжавшими к нему на Серпуховку.
С сопки открывался красивый вид. Внизу неслышно спускалась таежная речка Столбовка. Сопки мягко расступались перед ней, словно провожали ее до бескрайней равнины, где она сливалась с Самарой и терялась в низменной пойме Амура. Вдоль речки, по болоту, тянулась дорога – две набитые тракторами колеи. Машина по такой дороге могла проехать только зимой.
Михаил спустился с ряжа и вышел на дорогу, по которой уже успел кто-то проскочить, оставив чёткие следы протекторов. Он запросто мог по ним определить, кто и когда проехал. И зачем. Но какой был в этом прок. Настроение вмиг испортилось. Оттого, что всех тянуло в тайгу. За добычей. Все хотели только брать: зверя, лес, рыбу. Лишь бы за это ничего не платить. Все, что угодно, лишь бы даром.
Он огляделся. Даже в этой глуши приходилось озираться и опасаться постороннего глаза. А каково было лесным обитателям, когда очумелые от городской жизни люди лезли в самую глушь за тем только, чтобы в пылу азарта завалить зверя или наколоть хариуса. А ему, кому без тайги и дня не прожить, приходилось прятать дробовик от диких глаз и собирать остатки.
До пасеки оставалось каких-нибудь пять или шесть километров. Он шел не спеша вдоль мелколесья и срывал на ходу подмороженные ягоды калины, от которых кривило скулы. Какая-никакая, а все же еда. Неспешно ступая по белой пелене, он уже мысленно растапливал печку, от которой все время задымляло дом, и жарил картошку. Ему вспомнился далекий Горный; небольшой поселок, затертый среди крутых заснеженных гор, с очень уютной школой, в которой, как оказалось, было что-то притягательное.