– Значит, япона мать.
– Совершенно верно, Илья Ильич. Так их и называют в отряде, да и во всём лагере. Они вроде любимчиков у нас в лагере, даже щёки отъели, – не скрывая удовольствия докладывал Печёнкин.
– Ну, вы там их особо не балуйте, чтобы служба мёдом не казалась, – говорил Вязов. – Хотя, признаюсь, мне приятно слышать такие новости, и, Михал Семёныч, – голос в трубке ненадолго умолк. Печёнкин взял карандаш, и в ожидании стал чиркать по листку бумаги разные фигуры. Потом, глядя на них, он без труда вспоминал содержание любых разговоров, в том числе и телефонных. – Возьмите под собственный контроль работу по их идеологическому воспитанию. Песни, кинофильмы, самодеятельность… Я понимаю, что исправительно-трудовой лагерь не самое лучшее место для идеологической пропаганды, но эти двое нам очень интересны. Я знаю, что в вашем лагере неплохая самодеятельность. Через некоторое время необходимо, чтобы они были готовы к тому, что мы предложим. Если мне не изменяет память, у них по пять лет? Так долго мы, конечно, ждать не можем, время требует ускоренных действий, но и бежать впереди лошади нам тоже не стоит, и от вас многое зависит. Вовлекайте их в общественные дела, больше свободы, инициативы. Поставьте рядом верного человека, желательно из своих, заключённых, пусть приглядывает.
– Это мы уже сделали после первого вашего звонка, товарищ майор.
– Вот и замечательно, Михаил Семёнович. Да, и фотографии вы получили, надеюсь? Вот и славно. Тогда успехов, полагаюсь на вашу ответственность и сообразительность. Кстати, вопрос о вашем переводе уже прозвучал, но пока вы нам нужны именно там, у себя, так что, потерпите немножко. Послужите на благо отечества. Честь имею.
В трубке послышались гудки. Эти «честь имею», «благо отечества», было отличительной чертой майора Вязова. Не всякий военный мог позволить себе выражения в духе бывшего белого офицера, и нечасто офицеры ГРУ звонили в лагерь и интересовались простыми зэками. За три года работы в лагере Печёнкин перевидал разных людей, он давно понял, что все они, как и он сам, выживают, не больше и не меньше, с той лишь разницей, что на одних была надета форма, а на других роба. Его жизненный опыт подсказывал, что не смотря на положение, и где бы человек не находился, за проволокой, или вне её, одни действовали за страх, а другие за совесть. Вязов относился ко второй категории людей.