Родин нервно засмеялся:
– Было дело…
– Ты б, старшина, послушал, как с нами командарм разговаривает. Через слово – «Р-расстреляю!». Меня столько раз по телефону расстреляли – весь дырявый. А над ним – комфронта, а над ним – сам! И все только «Вперёд! Вперёд!». Шапками закидаем! Закидали… Куда вы меня?
– Хрен его знает, куда. Куда подальше. И что нам с тобой делать, ума не приложу?
– Слышь, старшина, отпустил бы ты меня, а? Что я, враг какой? Ну, смалодушничал, каюсь.
– Как можно! Приказ товарища капитана. А за невыполнение приказа знаешь что?
– Пальни в воздух, кто проверит? Ведь тоже, наверное, дети есть? У меня их двое. Дочка вот только в первый класс пошла. Алёнка, белобрысенькая – в мать, у меня и карточка есть, – полковник стал судорожно расстёгивать под пальто клапан нагрудного кармана гимнастёрки.
– Что скажешь, красноармеец Семён Родин? Отпустим товарища комдива или как?
Семён смутился: по нему, так лучше бы отпустить, что грех на душу брать. А ну как старшина проверяет его на стойкость? И доложит капитану, что красноармеец Родин вопреки приказу склонялся освободить арестованного. Под горячую руку можно и пулю накликать, за капитаном не станет.
– Как прикажете, товарищ старшина, – нашёлся Родин.
– А никак не прикажу! – старшина забросил винтовку за спину. – Катись-ка ты, мил человек, с богом да к чёртовой матери! Если выживешь, Алёнке своей не рассказывай, как ты героически Родину защищал. Промолчи: не всякая правда белый свет любит, иной в потёмках уютней. Так-то! Ну, что уставился, как баран на новые ворота? Я ведь и передумать могу…
– Спасибо вам, Пётр Павлович и Семён… – Родин подсказал, – и Семён Егорович! Век не забуду! До доски помнить буду!
– Ладно, ладно, чего там… Товарища капитана благодари.
– И-эх! – полковник тылами обеих ладоней стёр со щёк слёзы, сначала пошёл, недоверчиво оборачиваясь, а потом побежал. Было ему гнусно, дальше некуда.
– Ишь как петляет, точно заяц! – ухмыльнулся старшина. – Был бы приказ, я б тебя – петляй не петляй…
Несмотря на благополучный исход, происшествие, в котором не по своей воле оказался замешанным Родин, оставило у него в душе окаянный осадок. Всегда стыдно быть свидетелем чужого унижения, разве что ненависть застит глаза. Ненависти к раздавленному полковнику Семён никакой не испытывал.