А вот отца это всё сводило с ума. «Я знаю, что здесь есть работа, – говорил он, – но здесь слишком много людей и машин повсюду. Просто выйдешь на дорогу – и уже рискуешь умереть. Не то место, чтобы растить детей».
После того как он говорил что-то подобное, мама становилась очень молчаливой, и довольно скоро он уже начинал искать новое место, а она снова собирала вещи. У моей сестры Стеллы была теория, что папа постоянно перевозит нас с места на место, чтобы нас не нашла мамина семья. Он не доверял никому из её братьев и сестёр, да и родителям тоже. Он считал, что они «напыщенные» и обязательно станут уговаривать маму вернуться в Нью-Йорк, откуда она родом. Ещё он говорил, что они смотрят на нас задрав нос.
Однажды, когда мне было семь или восемь и мы жили в Висконсине – или нет, может быть, в Оклахоме, или вообще в Арканзасе (о, я забыла упомянуть Арканзас – мы там прожили месяцев шесть), я вернулась из школы и увидела на кухне худую женщину с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Прежде чем я успела снять куртку, она заключила меня в объятия, обдав запахом парфюма, и назвала кариссимой[2] и своим милым котёнком.
– Я не котёнок, – ответила я, выбегая через боковую дверь.
Крик бросал баскетбольный мяч в невидимое кольцо.
– Там какая-то леди, – сказала я.
Крик прицелился, бросил мяч по красивой высокой дуге и провожал его взглядом до тех пор, пока он не врезался в крышу соседского гаража.
– Глупости, – сказал он. – Это не леди. Это твоя бабушка Фьорелли.
Тем вечером, уже после того, как я легла спать, за занавесками, разделявшими кухню и боковую комнату, завязался серьёзный спор. Папы не было – едва завидев нашу леди-бабушку, он выбежал из дома, даже не поздоровавшись. В кухне сидели мама и бабушка.
Мама рассказывала ей, какой папа находчивый, что он умеет делать всё что угодно и что наша жизнь очень богатая и насыщенная. Стелла, лежавшая на соседней кровати, заметила:
– Мама – мечтательница.
– Богатая? – тем временем спросила бабушка. – Это богатая жизнь?
Мама не уступала.
– Деньги – это не всё, мам, – ответила она.
– А зачем ты разрешила ему назвать мальчика Крик? Что это вообще за имя такое? Словно в каком-нибудь амбаре вырос.
У родителей был уговор. Мальчикам имена давал папа, а девочкам – мама. Папа сказал, что назвал Крика в честь маленького прозрачного ручейка, который тёк возле дома, где они тогда жили. Однажды, когда я в школьном сочинении написала crick («ручеёк»), учительница зачеркнула это слово и сверху написала creek. Она сказала, что crick – это не настоящее слово. Папе я этого не сказала. Крику – тоже.