– Давайте ваши купчие. Мне нужно ознакомиться с документами, прежде чем подписать. И я должен сделать распоряжения. Поэтому прошу меня извинить, на некоторое время я вас оставлю. Если не возражаете, вернемся к разговору после ужина.
– Конечно, конечно, не беспокойтесь! – ответил Тарлецкий, вынимая нужные бумаги из своей ревизорской папки. – С удовольствием подождем здесь, распорядитесь только открыть двери в ваш замечательный сад.
Оставшись наедине с Тарлецким, Зыбицкий попытался ему что-то сказать, но тот отмахнулся, утомленный напряженной беседой. Он прошел через зал и остановился у приоткрытого окна. «Побежал читать письмо. И он так ничего и не понял, – заключил Тарлецкий не без удовольствия. – Как бы пан Константин ни раздувал щеки, никуда он не денется от того обстоятельства, что я его облагодетельствовал. Вот истинный мотив…».
В эту минуту Тарлецкий увидел в окно в десяти шагах от себя девушку, и его мысли понеслись в каком-то диком вихре, и он даже не сразу осознал, что это та, ради которой он сюда приехал…
Глава 4
Истинный мотив майора Тарлецкого
Ей было лет девятнадцать. Она разговаривала с молодым человеком, очень похожим на нее, и казалось удивительным, как эти двое могут быть одновременно такими разными: совершенно обычный, ну, может быть, просто симпатичный молодой человек, и девушка, которая в сотню, в тысячу раз красивее. Спутавшиеся ветви старой ивы почти полностью закрывали маленькую скамейку, наполовину утонувшую в земле под грузом ажурного, но тяжеленного чугунного литья. Пожалуй, только с того места, где стоял сейчас Дмитрий, можно было видеть молодых людей, облюбовавших этот уголок, чтобы под неторопливую беседу попить чаю – фарфоровые чашки и розетки с вареньем стояли рядом на маленьком круглом столике.
Июньский вечер был светлым, как северная белая ночь, и Тарлецкий мог хорошо рассмотреть лицо незнакомки. У нее были большие голубые глаза с длинными ресницами, волнистые золотые волосы, тонкий нос, в котором только ноздри не хотели подчиняться идеально правильным очертаниям – трепетали, словно крылья какой-то гордой птицы. Это лицо отличалось от всех других когда-либо виденных Тарлецким своей живостью и естественностью так, как гордая вольная птица, прячущаяся от людских глаз, отличается от напыщенной цесарки, которую можно пнуть ногой всякий раз, выйдя во двор.