– Жалко? – спросила себя Лариса, когда дверь спальни закрылась за мужчиной. – Жалко, жалко, жалко, да нет, не жалко. Все они дерьмо, и этот такой же – ласковый.
Она стояла у большого, «венецианского» окна, украшавшего шикарный трёхэтажный особняк, расположенный посреди огромного, обнесённого сплошной оградой, участка. Выйдя из дверей, Марат Дмитриевич Панов – так со временем будет высечено на могильной плите – подошёл к своему, уже выведенному телохранителем из гаража, Мерседесу и, послав воздушный поцелуй окну спальни, сел рядом с водителем. «Мерс» легко взял с места и тихо пошёл по направлению к уже начавшим открываться воротам.
Держа у распухших, нацелованных за ночь губ длинную сигарету Данхилл, только что прикуренную от красивой импортной зажигалки, «Медсестра» долго смотрела ему вслед…
6 августа 1998
Где-то в середине или даже ближе к концу 70-х ко мне в руки попал журнал «Аполлон», изданный в Париже незадолго перед тем эмигрировавшим Михаилом Шемякиным. Из всего журнала – особо полистать не случилось времени – запомнились мне стихи приятеля моего Вити Ширали, особенно первое, начинавшееся оптимистической строчкой «Ни х*я себе зима!» и ещё одна, тоже поэтическая, публикация: стихотворение также незадолго до того эмигрировавшего (и также, к слову сказать, художника, только уже москвича – бывшего, конечно, бывшего) – Вагрича Бахчаняна.