Княжнин чувствовал непроизвольное сострадание к этому человеку, хотя после того, что узнал про него за эти дни, казалось бы, должен был испытывать одно презрение. Сначала он был с теми, кто принимал новую конституцию для Речи Посполитой, чтобы бестолковую шляхетскую вольницу заменить отлаженным государственным устройством. Клялся, поди, на верность этой Конституции, ронял счастливую слезу. А потом, когда не желавшие перемен паны объявили Тарговицкую конфедерацию и призвали на помощь российские дивизии, слабое войско Речи Посполитой все же пыталось сопротивляться, защищало его, своего короля. А тот, испугавшись, примкнул к Тарговице. Предал свою армию, чтобы остаться на троне. Каково было его офицерам? Самые благородные и щепетильные ушли в отставку. Пожалуй, на их месте так же поступил бы и Княжнин. А на месте короля – пошел бы сражаться, погиб в бою… Но это, наверное, слишком просто. Княжнин не хотел бы оказаться на месте короля. Может ли король просто поступить по совести? Или его непременный удел – вместе со своим народом до дна испить чашу позора?
Все же сегодня, в Прощеное воскресение, Княжнину было жалко этого слабого человека, который, возможно, мог бы быть славным добрым королем в какой-нибудь другой стране, где все хорошо устроено.
Ладно, беды короля Понятовского – это его беды, у Княжнина своя беда, хоть и не такая вселенская: оберегать этого ливонского барона. Он уже пристроился к его свите, затерявшись среди адъютантов и родственников – в Варшаве при Игельстро ме служили его племянник и зять. Генерал проезжал вдоль строя, приветствуя войска. Им придется еще постоять – графиня Залуская немного опаздывает.
Наконец прекрасная дама подарила своему рыцарю улыбку, и тот, воодушевленный, с видом грозного бога войны, подал сигнал начинать. После первого пушечного залпа пехота двинулась к холму, из-за которого вдруг выскочили контратаковать несколько эскадронов Ахтырского легкоконного полка. Мушкетерские батальоны построились в карею, укрыв Игельстрома внутри построения. Покружив какое-то время вокруг ведущего беглую пальбу пехотного строя, конница схлынула, и Игельстром продолжил атаку. С холма оглушительными залпами стреляли пушки, заставляя морщиться и затыкать уши наблюдателей на галерее.
Противник на холме, конечно, был обречен. Где ж ему было устоять, когда Игельстром сам повел в решительную атаку батальон Киевского гренадерского полка? Молодцы гренадеры грянули «ура!», и артиллеристы начали цеплять пушки на передки, чтобы ретироваться. Однако победа пехоте Игельстрома давалась не так уж легко – на холм, склоны которого после свежего снегопада стали предательски скользкими, предстояло еще вскарабкаться. На новое «ура» дыхания в груди уже не хватало, подниматься вверх было тяжело. Игельстрому и его свите пришлось спешиться, в запале поднимались все выше. Помогать генералу, подталкивая его сзади, конечно, не решались, но у предусмотрительного генерал-квартирмейстера Пистора под рукой оказалась команда саперов, успевавших где-то подсыпать перед командующим песка, где-то на крутяках вырубить в снегу подобие ступеней.