, что Великое княжество в ней даже не упоминалось! Я знаю, что если бы все осталось так, то через какихнибудь тридцать лет никто бы и не вспомнил, что Речь Посполитая – это «вещь общая»
[17] двух народов, а стали бы называть ее просто Польшей, а нас всех просто поляками, как вы делаете это уже сегодня. А хуже всего, что и литвины забыли бы свое имя!
– Но теперь вы довольны? Конституция отменена, возвращено прежнее устройство, вы ведь этого хотели?
– Вы издеваетесь, господин Княжнин? Разве я хотел, чтобы мои Старосаковичи оказались в Минской губернии Российской империи?
– Стало быть, этого хотели ваши послы на последнем сейме.
Ведь они все же подтвердили новые границы.
Пан Константин снова вспыхнул:
– Я стал разговаривать с вами, господин Княжнин, только потому, что был свидетелем того, с каким презрением вы отнеслись к доносчику Лопату. Но коли вы полагаете, что можно считать законным то, что было принято под угрозой силы, то, за что голосовали такие продажные подлецы, как Михал Лопат и Флориан Войнилович, тогда нам больше не о чем с вами говорить. Вы такой же испорченный самомнением москаль, как все прочие.
Даже Якоб Сиверс был лучше. Тот тоже презирал наших предателей, но сам их покупал и пользовался их услугами. Брезговал, но пользовался. Он сделал всю черную работу, но и не скрывал того, что поступает подло, потому что так велела ему императрица. Он открыто давал понять, что не остановится ни перед чем ради выгоды России. И он искренне нам сочувствовал, понимая, что за унижение нам приходится пережить. Он ведь родом из рыцарской Ливонии, которую Литва всегда защищала от варварской Московии. И когда дело было сделано, Сиверс поспешил разогнать шайку воров и предателей, оставшихся в Тарговицкой конфедерации. Этого ему царица и не простила[18], она к предателям куда как милостивее!
Настал черед и Княжнину вспыхнуть.
– Воля ваша, пан Сакович, разговаривать со мной или нет. Но прошу вас при мне не говорить о моей государыне пренебрежительно, – отчеканил он.
– Не горячись, пан Константин! – вступился за Княжнина пан Рымша, тративший до сих пор приблизительно поровну усилий на то, чтобы не вывалиться из седла и не потерять нить разговора. – Ты зря обижаешь благородного шляхтича. Ты не видал, как вел он себя вчера перед ратушей! Никакого почтения к здрадникам, которых он, как настоящий рыцарь, все ж не дал побить целой толпе. А за твою глупую горячность, уж поверь мне, он мог бы нас с тобой порубить в капусту и не делает этого только из своего благородства!