Мемуары – вздор. Мемуарить – подло.
Не могу не согласиться. Мне почасту кажется, что лучше ничего, чем даже хорошо, ибо в отношении мертвых следует соблюдать особого рода духовное целомудрие. В отношении живых, впрочем, тоже.
И возникает вопрос: о чем же, собственно, написана «Попытка мемуаров»? О Нонне – едва ли. О том, что «смерть опять проходит мимо» – ни в коем случае, и понятный ужас и отвращение героя к кладбищенским церемониям говорят решительно против этой версии. О том, что упущено, недоговорено, о некоем мистическом долге в адрес покойной и холоде неизбежной встречи – отнюдь нет.
Я ни в чем особенно перед нею
Не виновен. Мне в десять раз страшнее —
Видеть тех, что рамок не признавали,
В черной рамке и в жестяном овале,
Мне страшней вычеркивать с дрожью глупой
Номера чужих телефонов-трупов
И следить, как время течет, потея,
От одной потери к другой потере.
Ни поэтесса и ни смерть не являются темой, темой является сама память, и вечность, и вечность памяти – этого единственного в своем роде часового механизма, могущего быть пущенным обратным ходом… до определенного предела. Тем паче, что надмирное воздаяние Коломенский не отрицает, но и не признает, как непостижимое смертными, биологическими чувствами.
…Если мне достать бы в рай подфартило
Пару мест по сходной цене в итоге —
Все равно бы наши пути-дороги
Не сошлись. Не важно, что б с нами сталось —
Министерство связи времен распалось.
И снова – за этой, метче дротика, фразой – мгновенный и яркий, факельный выплеск памяти, и живая женщина, не пожелавшая перейти в тлен, возвращается в свой дом, усаживаясь под оранжевым абажуром, ужинает, закуривает:
…В нагретом
Тусклом кухонном воздухе сигарета,
Задыхаясь собственным духом скверным,
Пляшет в пальцах тонких легко и нервно,
Словно кто-то чертит в дыму рукою
«МЕНЕ-ТЕКЕЛ-ПЕРЕС» и все такое.
Так смерти, выходит, нет – по мановению наблюдателя, на протяжении текста.
Смуглый мастер подобий: текстосновидения Ербола Жумагулова
…Я проснулся в шестом часу утра – видимо, от жажды. Просыпаясь в чужом доме, я всегда чувствую себя чужой душой, засунутой в чужое тело.
Харуки Мураками, «Слушай песню ветра»
У литераторов принято узнавать о себе правду посмертно. Причем традиция охватывает и объект приложения истины (литератор), и объект ее озвучания (критик). Я же сказала своим друзьям: не дождетесь. Я столько не проживу. Поэтому им приходится кормиться моей правдивостью постоянно, на всем протяжении протекающего рядом с ними жизненного пути. И они (друзья) не делают ни малейшей попытки его (путь сей скорбный) пресечь, но отнюдь не из человеколюбия, а потому что знают: в таком случае их настигнут воспоминания.