«C вами – что он имел в виду? Это он меня «вами» назвал, или он подразумевал целую группу со мной во главе?» – Борька размышлял об этом по дороге к своему бараку.
Он шел, не чувствуя тела. Это был серьезный шаг к выживанию его собственному и многих людей, еще живых, еще населяющих этот лагерь.
Веттин все выполнил с дотошной немецкой аккуратностью. У Бориса появился документ, по которому он получил возможность бывать в городе, с ним общался фельдфебель Ульрих Хеншель, человек Веттина, при этом ни разу в их коротких разговорах этот факт не присутствовал. Имя гауптштурмфюрера не упоминалось ни при каких обстоятельствах.
Никто, кроме Шермана, еще троих ребят, выполнявших чисто физическую работу, и Давида Немировского, не знали, откуда появлялись продукты, которые распределялись среди узников в небольшом количестве и нерегулярно, но они спасли жизни не одной сотне голодных, обессиленных людей.
Эту деятельность команда Бориса продолжала и тогда, когда их перевели из гетто в лагерь «Кайзервальд». Но однажды весной сорок четвертого, ранним утром, перед отправкой на работы их выстроили на плацу. В ворота въехали три черных легковых автомобиля. Из переднего, люксового «Хорьха», вышел генерал Фридрих Еккельн. Небывалое событие и мрачное предзнаменование! Каждое появление этого человека в регионе, как правило, заканчивалось массовыми казнями, спецоперациями, всем, что ухудшало жизнь тех, кого еще не увели к новым могилам. Вслед за ним из машин вышли высокие чины СС и чиновники из аппарата обер-бургомистра Риги. Они следовали на аэродром, но по известной лишь Еккельну причине завернули в «Кайзервальд».
Генерал закурил и о чем-то тихо переговаривался с комендантом лагеря штурмбанфюрером СС Эдуардом Рошманом.
Строй заключенных, как и вся обслуга лагеря, замер в ожидании. И вдруг Рошман, чего прежде невозможно было себе представить, вызвал из строя Бориса, проорав его фамилию через весь плац. Не староста, не помощники коменданта, застывшие по стойке смирно, – сам Рошман. Борис вышел из строя и остановился, повинуясь жесту одного из офицеров. Еккельн подошел к нему и приказал поднять руки. Борис ощутил исходивший от генерала крепкий запах одеколона и только что выкуренной сигары. «Вот и все», – сколько раз он произносил про себя эти слова, но до сих пор беду проносило мимо, а теперь, похоже, действительно конец. Он видел, как офицер сопровождения, видимо, адъютант генерала, расстегнул кобуру. Еккельн приблизился вплотную и несколько раз провел ладонями по груди Бориса жестом, которым производят обыск. Борька поднял глаза к небу и увидел, что на него смотрит мама. Ее прекрасное лицо было безмятежно, и он улыбнулся. Еккельн отдернул руки и уставился на улыбающегося еврея. Генерал и сам усмехнулся, оценив необычность происходящего.