Я потянул за край пеленки. Тогда, у реки, я эту пеленку легко откинул, а тут она показалась тяжеленной, как каменная плита. Странно. Почему то, что возможно было совершить у Золотой реки, невозможно здесь, теперь, в племени, среди родимых хижин?!
Пеленка все-таки съехала набок, показалось – с каменным шорохом лавины. И я снова увидел девочку. И понял, что изменилось. Теперь она открыла глаза. Она смотрела на меня.
Только на меня.
Это был взгляд, словно…
Словно ты вышел сладкой летней ночью во двор своего дома, запрокинул голову, а небо вдруг придвинулось к твоему лицу, распахнулось легко, как книга, и вся Вселенная посмотрела на тебя, приветствуя и ликуя.
– Кто ты, госпожа?
…Это я спросил?
У ребенка?!
А она, не отрывая от меня взгляда, протянула руки.
– Я, я не могу. Я недостоин! Святые небеса! Жрецы, как вас там, что мне с нею делать?!
Почему-то в тот момент мне никто не ответил, они все онемели, как актеры, забывшие текст на премьере спектакля. Девочка посмотрела на меня строго и нетерпеливо, словно требуя, чтобы я не церемонился и поскорее взял ее на руки.
Она была совсем невесомой и какой-то прозрачной. Поначалу. Потом у нее заурчало в животике, она прищурила свои божественные глаза, сморщила личико и пронзительно заверещала.
Вот тут-то племя и открыло глаза. И увидело меня, чужеземца Степана Водоглазова, с их главной святыней на руках. И рядом – обезглавленное тело Агати-Бобо…
– Что ты наделал, безумный? – вскричал жрец Окойи.
– А я вас предупреждал насчет этого белокожего идиота, – добавил в ситуацию яду Тонтон Макут.
– Я все объясню! – беспомощно воскликнул я, но было…
Поздно.
Государственная Девственница описалась прямо у меня на руках».
Глава четвертая. Толкование сновидений
И все равно это лучше, чем попасть в Матрицу!
Нео
– Присаживайтесь, – профессионально поставленным голосом сказал своей новой пациентке Викентий.
Она, прежде чем устроиться в предложенном кресле, оглядела комнату. А Викентий в отместку оглядел пациентку. Увиденное его не впечатлило. По сравнению с Элпфис все женщины априорно выглядели замарашками и дурнушками, и Нина Валентиновна не являлась исключением из этого вересаевского правила. Она была невысокой, излишне сухощавой, а черные джинсы и далеко не новая водолазка делали ее похожей на силуэт, вырезанный из старого конверта от фотобумаги. Или на тень. Волосы коротко подстрижены и тоже выкрашены в иссиня-черный цвет. В ушах – о нет! – в ушах покачивались каплевидные сережки из какого-то тусклого черного камня. Не будь Нина Валентиновна достаточно взрослой, Вересаев бы заподозрил в ней склонность к готическому року.