Каллум стряхнул руку магистрата:
– Вы же знаете, что все это ложь!
– Я ничего не могу знать без доказательств. И вы тоже. – Фокс выпрямился и, блеснув голубыми глазами, в упор посмотрел на Каллума. – Простите меня, Дженкс, но нам придется его отпустить.
И как он может допустить это? Или просто должен забыть, что его брат убит? И что преступник выйдет на свободу?
– Принимайтесь за новое дело, – посоветовал Фокс. – Позаботьтесь о том, чтобы правосудие торжествовало как можно чаще. – Опять присмотревшись к Дженксу, магистрат выдавил улыбку: – Нашу подругу Джейни в очередной раз обвинили в воровстве. Может, вам поговорить с ней? Посидите несколько минут, отдышитесь.
– Да, – кивнул Каллум, – верно. Конечно.
Подождав, пока Фокс отвернется, он вышел из здания суда. Нет, он не станет говорить с Джейни, карманницей и полицейским осведомителем, которую приводили в суд раз в неделю. Нет, он не станет ждать, пока освободят сэра Фредерика! Нет, нет и нет!
И все же, как он устал – и телом и духом…
Дженкс прислонился к шершавой каменной стене и закрыл глаза. Он устал от богатых, плативших за то, чтобы скрыть правду; устал отказываться от дел, вопросов, на которые не было ответов, нераскрытых смертей; устал видеть, как перехватывают руку правосудия, как наказывают бедняков, а богачи остаются безнаказанными.
Взбешенный, Каллум пнул стену, добавив еще одну царапину на мыске и без того поношенного сапога.
Черт! Черт! Будь все они прокляты! И будь он сам проклят за то, что позволил надеть на себя наручники, как преступник, за то, что не сумел помочь, сделать то, что правильно: не позволить вору улизнуть!
Голубой цвет неба сгустился до синего, но до заката оставалось еще несколько часов: дни начала лета тянутся порой бесконечно, – и пока не стемнеет окончательно, представители модного лондонского общества будут сидеть по домам. Они скорее вернутся с пирушек после восхода, чем выйдут из своих особняков до заката, а это означает, что у него есть время вернуться на Ломбард-стрит, если его измученные ноги одолеют дорогу. Сэр Фредерик не единственный, кто сумел обойти закон: родственники и покойный муж леди Морроу тоже подкупили так называемое «правосудие», – и теперь леди Изабел хотела исправить содеянное мужем: восстановить справедливость, преступив закон не ради выгоды, но ради истины.