Это такая символичная картина – Леонард впервые делает из письма обряд, – что трудно не поддаться искушению понять слова из интервью 1980 года буквально, хотя, вероятно, это одна из множества ярких цитат, которыми Леонард неизменно снабжает журналистов. Детей часто влечёт к мистике, к тайным церемониям. Пусть Леонард и говорил, что в детстве не имел «никакого особенного интереса к религии», не считая того, что «пару раз сходил послушать хор» [14], он хорошо помнил, что он коэн, священнослужитель, потомок Аарона (брата пророка Моисея) по отцовской линии, человек, рождённый совершать обряды. «Когда мне рассказали, что я коэн, я поверил. Я не решил, что это какая-то необязательная информация, – рассказывал он. – Я хотел жить жизнью этого мира. Я хотел быть человеком, поднимающим Тору… Я был маленьким мальчиком, и всё, что говорилось об этих вещах, отзывалось во мне» [15].
И всё же ребёнком он не выказывал особенного интереса к синагоге, основанной его прадедом. В еврейской школе ему, по собственному признанию, было «скучно», и это подтверждает Уилфрид Шукат, раввин Шаар Хашомаим с 1948 года. Учеником Леонард «был нормальным», рассказывает он, «но учение не было для него самым интересным. Важнее была его личность и то, как он всё интерпретировал. Он был очень творческим».
Когда умер отец, Леонард не плакал; он пролил больше слёз, когда несколько лет спустя умер пёс Тинки. «Я не испытал глубокого чувства утраты, – сказал он в интервью в 1991 году, – может быть, потому что всё моё детство он много болел. Его смерть казалась естественной. Он ослаб и умер. Может быть, у меня холодное сердце» [16].
Действительно, ещё начиная с лета Нейтан часто оказывался в Госпитале королевы Виктории. Даже если потеря отца и правда слабо подействовала на Леонарда, ему всё-таки было уже девять лет: такое событие не могло пройти бесследно. Что-то в глубине души должно было случиться – может быть, первое осознание скоротечности жизни или какая-то печальная умудрённость, трещина, сквозь которую проникли неуверенность или чувство одиночества. Леонард говорил и писал о том, что в этот важный момент жизни он ярче всего ощутил смену своего положения. Когда отец лежал в гробу в гостиной, дядя Нейтан отвёл его в сторонку и сказал, что теперь он, Леонард, – мужчина в доме и отвечает за женщин – за мать и четырнадцатилетнюю сестру Эстер. «Я ощутил гордость, – писал Леонард в «Церемониях». – Я чувствовал себя принцем какой-то любимой народом династии. Я был старшим сыном старшего сына» [17].