Прослушав «Аиду», Соколов вернулся в гостиницу.
Едва стал просматривать вечерние газеты, как в дверь кто-то постучал. Часы пробили ровно одиннадцать.
Роман Малиновский оказался крепко сбитым человеком лет сорока, с шевелюрой темных волос, щегольски подвитых. Щеки и борода были бритыми, усы – пышными и тщательно причесанными. Костюм на депутате-осведомителе был дорогим, модного покроя, но вида на хозяине не имел. Пролетарий, вдруг прикоснувшись к власти, пыжился навести на себя аристократический лоск. Но, как всегда случается, эти усилия гляделись напрасными и лишь вызывали улыбку сострадания.
На Соколова гость произвел впечатление какой-то немытости, сальности, словно человек давно в баню не захаживал.
Малиновский изрядно картавил, держал себя нахально, плохо слушал. Он много пил дорогого коньяка, который предусмотрительно выставил Соколов. Крупное лицо осведомителя все более наливалось кровью.
Соколов взглянул в глаза гостя как-то по-особенному, негромко произнес:
– Вы, Роман Вацлавович, догадались, почему я захотел встретиться с вами не в Голодаевском переулке, на конспиративной квартире, а здесь?
Малиновский грубо расхохотался, громко высморкался и, утирая крупный, в угрях, нос, сказал:
– Знаю, знаю! Вы испугались покойников.
– ?
– Там два кладбища – Армянское и Немецкое!
Соколов задушевно произнес:
– Нет, покойников я не боюсь! А боюсь, чтобы содержание нашей беседы не коснулось чьих-нибудь ушей. В домишке Жупикова все встречи с осведомителями прослушиваются, стенографируются и докладываются высшему начальству.
Малиновский сразу отбросил браваду, с некоторой робостью посмотрел на Соколова:
– А тут нас никто не слышит?
– Никто! У меня секретов от начальства нет, но, знаете, как-то неприятно, когда за тобой подглядывают. Еще позволите? – Соколов вновь наполнил гостю рюмку.
Малиновский быстро выпил. Он очистил банан, засунул его в рот.
– Совершенно согласен с вами, господин полковник! Коли своим не доверяют, это, скажу вам, паскудное дело.