Вчера, похоже, перебрал. Что же там было? Воспоминания были отрывочны и обрывались на моменте, когда они с журналистом условились о сегодняшней встрече и записи интервью на магнитофон. А потом? Черт его знает! Кстати, еще до того пообещал спьяну подарить полковнику Котенко свою «Советскую военную энциклопедию». Болван! Так разбрасываться ценными книгами!
Голова болела. «Все же зря мы себя не щадим, – вздохнул Кафкин. – Пьем алкоголь, нагружаем печень и мозговое вещество. И это – вместо того, чтобы культурно посидеть с рюмкой минеральной воды. Ну, в крайнем случае – добавить туда, чисто символически, чуть-чуть коньячку. Только нынче путного коньяка не отыщешь. Сплошная левота из спирта „Ройял“ и виноградного сока. Запросто можно отравиться; оттого и приходится самогон яблочный употреблять. Дрянь-то какая! И кому на ум взбрело гнать его из яблок? Уж лучше бы – из капусты! Эх, сейчас бы капустного рассольчику хлопнуть!»
Кафкин чуть шевельнулся и ощутил, что рука онемела. Ну что ж, будем вставать… Попытался приподняться, но тело не слушалось, и пришлось раскрыть глаза. Что это? Это что такое?
От головы вместо нормального человечьего тела шла отвратительная зелено-желтая сосиска с черными пятнами-бородавками, из которых топырились длинные черные волосья. Присутствовали также омерзительные бледные отростки, один из которых как раз и ощущался онемевшей рукой! Изловчившись, Григорий Францевич смог чуть приподняться и изогнуться на сундуке уродливой латинской буквой L.
Белая горячка? Чушь, с коммунистом такого быть не может. К тому же раньше приходилось и побольше выпивать. И ничего такого не мерещилось.
А сколько же он осилил? Да нет – не больше обычного. Ведь и ночью просыпался, и был в полном порядке, вспомнил Григорий Францевич. Книжку читал… или – не читал? А еще… «Да я ж отвар засосал, – вспомнил внезапно Кафкин. – Целый флакон! Отвар… Подарок лысого. А что лысый говорил? Не больше глотка… В неделю! А я – за один раз! Элексир бессмертия, растудыть его! Это что же? Я теперь – бессмертный? Чепуха! Не может быть!»
Паника стала волнами нарастать, и Кафкин вспомнил еще, что лысый толковал про перерождения. Даже тост поднимал за это. Вот тебе и подарочек! Опоил, скотина оранжевая! И превратил в… «Да в кого же я превратился, – в ужасе подумал Кафкин. – В змею? – Он посмотрел на свои руки. – Какие, к черту, руки, мать вашу! Просто щупальца! Сколько же их?»