Грубее что-либо сказать Петру у него язык не повернулся, да и слов подходящих больше не нашлось.
Ефросинья Платоновна даже опешила от скоропалительного намерения сына и в свою очередь испуганно уставилась на Петра Корнеевича. Изумлению ее не было предела.
– Ты что, совсем сказился? – спросила она непутевого сына растерянным голосом. – Ишо сопли под носом не успели просохнуть, а он жениться собрался. Это ж надо!
– Погоди трохи, ишо успеешь, сынок, себе ярмо на шею одеть, – предупредил Корней Кононович, и без того отягощенный непомерными хлопотами, которые создавал ему сын и которые в последнее время не выпускали его из своих цепких когтистых лап.
Однако, как ни бились, как ни отговаривали родители своего упрямого сыночка Петра, но так и не смогли отговорить его от безумной затеи с женитьбой. Такого настырного переубедить было не так-то просто. А он изо дня в день продолжал талдонить одно и то же, как блаженный. Уши прожужжал отцу и матери своей прихотью. Все родительские уговоры повременить с женитьбой оказались – как об стенку горох.
Родительской твердости хватило ненадолго. Вскоре они поостыли и уже глядели на Петра Корнеевича, как на безнадежного душевно больного молодого казака.
Петр Корнеевич хорошо знал, что делать в данном тупиковом случае и недолго думая бухнулся в ноги своенравному родителю и не ошибся. Любовь и не до такого унижения доводила влюбленных молодых станичных казаков.
Корней Кононович в конце концов понял, что не в силах совладать с упертым сыном, что с таким ему все равно теперь уже не справиться, и махнул на него рукой. Поэтому он тут же снял со святого угла икону Николая Угодника, подозвал жену и вместе с нею наконец благословил настырного сына. Допек надоедливый молодой казак своих родителей каждодневным нытьем и нудным зудом.
– Кому што, а вшивому подай баню. Так, Петро, и тебе. Женись, мать твою так, раз уж женилка выросла и невтерпеж стало, – в конце концов сказал Корней Кононович, – тольки не забывай, што тибе вскорости служба предстоить. Делай теперича что хочешь, хучь об стенку головою бейся! – с признаками крайнего недовольства и с присущей ему грубостью выдавил из себя Корней Кононович. – Будя тибе, Петро, по станице неприкаянно шляться и баклуши бить зря.
Он попытался подыскать другие, более грубые слова, но таких не нашлось.