Нюрка поправила на голове свою белую батистовую косынку и заулыбалась.
– Вот и не угадали, уважаемый григориевскай кавалер. Я и не подумаю, апосля етова, проситься к вам на работу, – соврала она без тени смущения.
Догадливый Петр Корнеевич, глядя на нее, издевательским тоном подсказал отцу:
– Видать, папаня, Нюрка в помошники к нам пожаловала и не иначе, поетому ждеть покель мы ее слезно попросим.
Корней Кононович презрительно посмотрел на новоявленную поденщицу и, поперхнувшись дымом своей цыгарки, возмутился:
– Такую работницу, Петро, надобно гнать поганой метлой отседова к такой матери! – сказал он и тут же не без грубого намека неуважительно посоветовал: – Иди-ка ты, Нюрка, туды, откель пришла, и помогай тому, кому счас делать нечего!
Петр Корнеевич тоже за словом в карман не полез, не дал гостье опомниться и спросил:
– Штой-ся ты, Нюрка, худющая стала, как щука, опосля длительной зимовки?
Корней Кононович глянул с усмешкой на гостью и рассерженным голосом по этому поводу заметил сыну:
– А синичку, Петро, видать, посади хучь в пшеничку, она усе равно в одной поре будить.
Нюрка быстро оглядела себя и, как знающая себе истинную цену, с неотразимым задором, заметила своему главному обидчику:
– А по-моему, я девка, ишшо хучь куда. Напрасно вы, Корней Кононович со своим привередливым сыночком, мною брезгуетя. – и быстро поправила свои груди под кофтенкой.
– Ух ты, какая казырная баба, – глядя на Нюрку подкусил ее невыдержанный Корней Кононович. И тут же неприминул ей заметить, на ее слишком завышенную самооценку, своими, до неприличия, колкими словами:
– Там у тибе, Нюрка, под кофтой, видать, спряталися не сиски, а два недозрелых прыща. Поетаму их без помощи очков и рассмотреть никак нельзя.
Нюрка на этот раз так возмутилась, что даже побелело ее лицо, но проявила завидное терпение и посмотрела на Корнея Кононовича своими бессоветными глазами.
– Вы, уроде ба уже и пожилой казак, а такое городитя, што и на голову не оденешь, – сказала она со сдержанным возмущениеми и, с завидной выдержкой, добавила, – ды я, ежели трохи подчипурюсь, то буду, усем понятливым нашим станишным казакам, на загляденье. Так, што отбою не будить от любителей разговеться и отвести свою грешную душу в любовных утехах. Я завсегда в одной завлекательной поре нахажуся, мине и старость ни по чем, штоба вы знали! А счас мине дюжить косануть хотца