О любви моей расскажет вечность - страница 14

Шрифт
Интервал


Или мать не случайно увязалась за ним? Хотя, вряд ли…

Остановились они у друга молодости отца, графа Армана де Люссака, который предложил с делами подождать, пока над тамплиерами не свершится суд. А именно, не казнят Великого Магистра, крёстного отца Изабеллы, дочери короля Филиппа, который решил отомстить куму за превышение ума, богатства и власти, обвинив его во всех мыслимых и немыслимых грехах, в том числе, в завышении цены на хлеб.

Следствие велось семь лет, а цены на хлеб не упали. Народ сердился, но во что выльется его гнев: в бунт или гулянье, никто не знал. На всякий случай, приговор решили огласить на паперти Собора Парижской богоматери. При слове «приговор» мать побелела и, сославшись на нехватку свежего воздуха, попросила проводить её.

Толпа понесла их по улице Блан-Манто к мосту Нотр-Дам. Но мать не замечала ни слякотной мостовой, ни соседства бродяг, уличных девок и прочей городской голытьбы, крепко держала его за руку и повторяла, словно в бреду: твой отец, твой отец, пока неведомая сила не вынесла их к ступеням собора, на колокольне которого как раз, будто стеная, подали голос колокола.

– Смерть еретикам! – раздались голоса.

– Их милостыней мы не голодали, – напомнил кто-то.

– Не задолжал бы им король…

– Буммм! – басом грянул колокол.

– Куд-куда-ах-ах-ах! – пинком скинул со ступеней клетку с цыплятами и цесарками лучник.

– За что? Мои курочки божьи создания, – давясь пухом, слетел за ними продавец.

– Зачем мы здесь? – хотел вытащить он из толпы свою мать, но она, как и все, обезумела.

– Твой отец. Твой отец! – И глаза, как фиалки из почерневших глазниц.

Он последовал её взгляду. На верхних ступенях ведущей к паперти лестнице спиной к толпе, лицом к разместившемуся в проёме главной двери трибуналу стояли четверо оборванных, словно из пепла слепленных старика.

Папский легат с упоением бездарного актёра читал постановление суда. Елей наслаждения и гнев возмущения непостижимо сливались в его голосе при перечислении улик, злодеяний, преступлений.

– Ложь! Ложь! Ложь! – сопровождал все обвинения высокий, похожий на скелет старик, выпрямленная гордая спина и нарастающая ярость голоса которого свидетельствовали: он ещё жив, и готов дать отпор срамословию.

– Принимая во внимание, что обвиняемые признали и подтвердили свою вину, – петушиным голосом продолжил итальянский прелат.