Постепенно Толстой пришел к выводу, что Бог – не творец мира. Идея, что мир был создан из ничего и в очень короткий срок, представлялась писателю, по его словам, «одним из самых путающих все наши метафизические понятия суеверий» (1894) (52, 131). Но если не Творец, то кто? Или что? «Бог есть икс (X), – запись в дневнике 1904 года, – но, хотя значение икса и неизвестно нам, без икса нельзя не только решать, но и составить никакого уравнения. А жизнь есть решение уравнения» (55, 98). Для Толстого «решение уравнения жизни» есть нахождение ее смысла и построение собственной жизни в соответствии с этим смыслом. Однако без Бога нельзя найти смысл, без него жизненная гармония разрушилась бы, как разрушается строение без фундамента, – потому и живет Фоканыч «для души», что «Бога помнит».
Минуты сомнений в существовании Бога не раз бывали у Толстого, и они были для него очень тяжелы. Так, в 1903 году он записывает в дневнике: «Как-то на днях ночью в постели стал думать о жизни, и смысл жизни, и Бог перестали быть ясны, и нашел ужас сомнения. Стало жутко. Сердце сжалось. Но продолжалось недолго. Главный ужас был в сомнении, в том, что нельзя молиться, что никто не услышит и ничто не обязательно. Не страх смерти. А страх бессмысленности» (55, 198). Толстому хотелось ощущать Бога как нечто близкое, такое, что может утешить его в трудную минуту и уверить в том, что жизнь имеет непреложный смысл. Такому Богу Толстой хотел молиться. Кстати, он и молился нередко до конца своей жизни, так как потребность в молитве была заложена в нем с детства религиозной семьей. Однако еще в Казани, где он, его братья и сестра жили после смерти обоих родителей в семье родной тетки Юшковой, юный Толстой со свойственным ему рационализмом стал сомневаться в существовании такого Бога, которому можно было бы молиться. «Я не признаю любви к Богу; потому что нельзя называть одним именем чувство, которое мы имеем к себе подобным или низшим существам и чувства к высшему, неограниченному ни в пространстве, ни в времени, ни в силе непостижимому существу», – записывает он в дневнике весной 1847 года (46, 267). А в другой, более поздней дневниковой записи (1 февраля 1860 года) признается: «Машинально вспомнил молитву. Молиться кому? Что такое Бог, представляемый себе так ясно, что можно просить его, сообщаться с ним? Ежели я и представляю себе такого, то он теряет для меня всякое величие. Бог, которого можно просить и которому можно служить, есть выражение слабости ума. Тем-то он и Бог, что все его существо я не могу представить себе. Да он и не существо, он закон, сила» (48, 23).