Но в этот раз у меня не получилось. Мы уже вошли в Лизин район, с его белыми домами буквами «П» и зелеными домами-коробами, обклеенными прошлогодней рекламой. Я ни с того ни с сего вспомнил Маркса, бесполезность многих затрат, сочетаемую с бесплатностью многого труда.
– Мы с отцом раздавали пойманную рыбу соседям, – говорила в это время Лиза и нечаянно тем самым усиливала мои антикапиталистические мысли. – Около нас, через пруд, жили цыгане, семья, родители и три сына, и я бегала туда с ведерком пескарей. Давала им к рыбе хлеба, хлеба всегда в нашем доме было много. Не для позерства я так делала, – добавила она, будто б я собрался обвинить ее в позерстве, – мне было только тринадцать, а так… – она вдруг замялась, – что-то заставляло нас с отцом так поступать.
– Помочь одному – это уже немало, а тут пятеро, – пробормотал я.
Тут же я из Лизиных губ получил историю, подтверждающую рассказы Маши о ее спокойной, как штиль, натуре. В четырнадцать она спасла двух кошек от трех или четырех малолетних хулиганов, чье малолетство давало им право на жестокие вещи. И жестокость эта, обращенная к животным, после вмешательства Лизы, была тотчас перенаправлена на нее, но в облике ее было что-то такое смиренное, ясное и сильное, из-за чего хулиганы оставили Лизу и кошек в стороне и начали задирать друг друга. Это было не у нас, говорила Лиза, а в новгородской деревне на берегу Волхова, откуда отец родом, «я сделала холмик на могилке одной из тех кошек», говорила она, долго она (то есть кошка), увы, не протянула…
– Почему ты это все мне рассказываешь? – спросил я.
Лиза остановилась; остановился и я.
– Если тебе обо мне не интересно, то давай о тебе.
– Мне-то интересно, просто это было давно, и на нас оно уже влиять не может, ну на меня так точно. Ты пойми, я-то не против, мне действительно интересно тебя слушать, просто хочется знать, почему именно мне ты решила доверить часть своего прошлого.
– Ты так уверенно говоришь, будто бы знаешь, что я никому об этих кошках не рассказывала, – задумчиво протянула Лиза и взглянула на меня как-то по-новому.
– Но это же так?
– Да. Даже Маше я об этом не говорила.
– Ну вот, тем более. Так почему же?
Она ответила, и мы пошли дальше.
Совсем скоро мы оказались у дома Лизы. Это была суровая пятиэтажка, но зная теперь, кто живет в одной из ее квартир, пятиэтажка эта стала как бы светлее, чем соседние. Я искал повод задержать Лизу подольше, почесал переносицу раза три от выдумывания разных предлогов, но после, поняв, что так будет лучше, я сказал Лизе, что когда-нибудь я вновь приду в ее магазин, чтобы что-нибудь купить. Она приняла мои слова как должное, как хорошее должное, и мы обнялись на прощание. Она достала из сумки ключи с уже нацепленным слоном в качестве брелока. Усиливался снег. Я помахал Лизе рукой, а она послала мне воздушный поцелуй. Через мгновения многоэтажка растворилась в цепи иных домов. Я пошел к себе домой. Искрящийся в ночи снег…