Едва мы с Юлей задрали ноженьки на «скамейку», а головки непутевые коснулись ладошек, я отрубился.
«И пусть хоть все катится к дьяволу, а пока Женечке надо поспать».
Меня разбудили, сильно тормоша за здоровое плечо. Сразу проклятые раны дали о себе знать. Слава богу, хоть не свалился на жесткий пол – и на том спасибо.
Оказалось, мне принесли лохань с мутной похлебкой и кружку воды. Я даже проверять ничего не стал – тут же выдул воду залпом. Пол-литра было мало.
Муть отдавала землей, и вскоре я решил тщательнее пережевывать. Не знаю уж, что туда наложили. Вроде, что-то типа грибов, какая-то темная листва, и много мяса, похожего на говядину. В памяти всплыло множество вкусов и ощущений: ботвинья, которую я пробовал раз в жизни; шершавые листья липы, которые жевал в детстве; кинза, которую презираю всей душой. Но чуть погодя, распробовав блюдо как следует, я ощутил другие вкусы. Тут был и жареный лучок, и солененькие маслята, и родные жирные щи с чесночком, и прекрасный – как Священный Грааль редкий – не жилистый шашлык. Я сразу настроился на нужный лад, вспомнив, что эта пища оздоровляет меня, делает меня сильнее. После этого я наслаждался, медленно пережевывая и причмокивая, представляя, как каждая молекула впитывается и всасывается в мое тело, заменяя собой все недостающее. И каждая ложка бульона была словно живительная кровь для вампиров – с такой же сумасшедшей жаждой и упоением я его глотал. Вновь стало тепло и уютно, хотя похлебка уже почти остыла. Расправившись со всем до последней капли, я глубоко вздохнул, как следует распрямился, и в очередной раз по спине пробежали мурашки. Я постарался задержать это состояние. И да – они послушно пробежали вновь.
После Божественной трапезы я с пустой посудой в руках стал озираться. Я искал Юлию, исчезнувшую, испарившуюся, как все в моей жизни. Как ни странно, мне удалось ее увидеть вдалеке, но меня опять поманил солдат. На этот раз в третьей разновидности брони. У меня забрали посуду, и повели наверх по лестнице. Забавное ощущение от ставшего мягким балахона, гладящего и щекочущего кожу при ходьбе. Я настроился на позитив, и жалкие ноющие ранки заткнулись.
Было здорово, мне довелось узреть другие этажи. Они ничем особо не отличались: на первый взгляд сплошные антресоли по всему периметру, и куча, совсем уж наглухо закрытых, и от блудливых глаз сокрытых тьмой и пылью повсеместной, комнат. Между этажами было метров по пять, и топать по лестнице было не самым приятным занятием. Зато на четвертом этаже, когда я глянул вниз, можно сказать, с высоты птичьего полета в пасмурный день, ребята на первом этаже выглядели не такими уж могучими. Они были почти как бесцельно ползающие букашки, которых я бы с радостью раздавил башмаком. Или, на крайний случай, напрудил бы им на головы, как в анекдоте про времена апартеида.