И вернулся через Гефсиманские ворота к храму Святой Анны, к Претории, откуда начался Крестный Путь Спасителя. И… ничего не узнал. Как? Ведь только что, часа полтора назад, мне все показала Евтихия, я все запомнил, хотел в одиночку пройти весь Крестный Путь. Но где он? Все кругом кипело, кричало, торговало, продавало и покупало. Неслись мальчишки с подносами, продирались тележки с товарами, ехали велосипедисты с большими багажниками или же с прицепами. Меня хватали за руки, совали прямо в лицо разную мелочь. Безошибочно узнавали во мне русского. А ведь только русских и можно обмануть. Торговаться мы не умеем и не любим, это наше достоинство на Ближнем Востоке принимается за недостаток.
Я успокаивал себя тем, что, так или иначе, на этой небольшой территории Старого города заблудиться невозможно, что все равно хоть разок, да попаду на Скорбный Путь. И вскоре я его обнаружил.
Он описан стократно, он такой и есть, как на фотографиях: вот дом Вероники, вот тут схватили Симона Кириниянина, заставили нести Крест. Симон ехал с сыновьями на поле. Он понес Крест, а сыновья поехали дальше. Тут Антониева башня. В этот переулок можно свернуть, выйти к мечети Омара, там Стена иудейского плача, а подальше мечеть Аль-Акса. Отполированные камни улицы холодили босые подошвы. Вот след руки Спасителя. Изнемогая, Он прислонился к стене. У следа Его ладони фотографировались, примеряя к впадине свои ладони и обсуждая размер, какие-то европейцы. Я ощутил в себе подпирающую к горлу печаль: да что ж это я такой бесчувственный, я же на Скорбном Пути, я же не турист – ходить по схемам буклетов. Я пытался найти хотя бы какой угол, где бы мог стать один, чтоб не толкали, чтоб помолиться. Но если и был какой выступ, он не защищал от шума и крика торговцев. Сам виноват, думал я. Чего поехал, если не достиг той степени спокойствия души, когда она открыта только для Бога и закрыта для остального.
Вот резкий поворот налево, вот вскоре еще более резкий поворот направо, и я уперся в плотную цепь патрулей. Цепь эту преодолевали или по пропускам, или за деньги. Деньги брали открыто и хладнокровно. Ни денег, ни пропуска у меня не было. Я уселся на один из многочисленных стульев кафе и вздохнул. До храма Гроба Господня было метров сорок. Не только у меня не было пропуска, маленькая площадь кипела разноязычьем. Тут ко мне подошел человек в униформе и согнал меня. Не сразу согнал, а положил предо мною меню. Читая по-немецки, я узнал, что стакан чая стоит семь долларов, а если с лимоном – десять. Так как я не заказал ничего, то и сидеть не имел права.