Он стоял у окна. Город еще не проснулся и был по-раннему пустынен, четок и точен.
Он смотрел в окно. Им овладело странное состояние, похожее на предчувствие.
Он не отрываясь смотрел в окно. На город. Словно старался его запомнить.
Милорадович рассказывал в театре:
– Ну вот, дело Пушкина и решено. Я вошел к государю, подал ему тетрадь и сказал: «Здесь все, что разбрелось в публике, но вам, Государь, лучше этого не читать!» Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно и, наконец, спросил: «А что ж ты сделал с автором?» – Я?.. Я объявил ему от имени Вашего Величества прощение!.. Тут мне показалось, что Государь слегка нахмурился. Помолчав немного, Государь с живостью сказал: «Не рано ли?!» Потом, еще подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соответствующим чином и с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!» Вот как было дело… А знаете, Пушкин совершенно пленил меня своей благородной манерой обхождения…
Вяземский рассказывал:
– Между тем разнеслось по городу, что Пушкина берут и ссылают. Гнедич, с заплаканными глазами (я сам застал его в слезах) бросился к Оленину; Карамзин, как говорили, обратился к государыне; Чаадаев хлопотал у Васильчикова, и всякой старался замолвить слово за Пушкина. Но слова шли своею дорогою, а дело исполнялось буквально по решению…
Жуковский читал. Молча, жадно, лихорадочно.
– Ну как? Это можно выдержать?
– Подожди…
– Это не позорно? А? Нет, серьезно?
– Не мешай!
Жуковский читал, отмахиваясь, как от мухи, от назойливых вопросов Пушкина. Они переговаривались, находясь, один – в комнате, согнувшийся над тетрадью, румяный от возбуждения, другой – растянувшийся в плетеном кресле на веранде, обессиленный от ожидания.
– А может, не стоит читать, выбросить все к черту, всю эту мазню…
– Замолчи же!
Пушкин, наконец, замолчал, отстал.
Жуковский глотал страницу за страницей, иногда тихо вскрикивал от восхищения, иногда вставал с места, начал даже ходить по комнате, снова сел.
Дочитал. Шумно, стесненно вздохнул.
– Ты не… ты не знаешь… – не сразу произнес он, обернувшись к веранде.
Ответа не последовало. Жуковский поднялся и вышел на веранду.
Пушкин спал, откинув голову и свесив руки. Посасывал во сне, иногда удивленно вскидывал брови.