- А что они нам в прошлый раз ответили? - открывая кабинет, уточнил он.
- Что здание имеет историческую ценность и подъемник обезобразит его фасад, - процитировала Линда.
- А в предыдущий?
- Что фундамент, даже укрепленный вашим Даром, не выдержит, - хмыкнула она, проходя следом за ним в кабинет и ставя кофе перед его компьютером.
- А Ирму мы к ним посылали? - бросив плащ на спинку роскошного кресла, устало опустился туда сам.
- Так они Ирме и ответили! Давайте я повешу, - Линда педантично определила верхнюю одежду в шкаф и только после этого пояснила: - С другими они и общаться не стали.
- А почему вы к ним Элеонору не пошлете? - недоуменно пожала плечами я, вмешиваясь в этот странный диалог.
Шеф, насмешливо прищурившись, посмотрел на меня своими льдисто-голубыми глазами с разноцветными искрами Дара. Поняв, что я искрення в своих заблуждениях, со смешком пояснил:
- Не спортивно. И не интересно, - сделав первый глоток, ласково кивнул Линде и снова посмотрел на меня. - Садись, поболтаем. Линдочка, умница моя, не пускай к нам никого минут тридцать.
Секретарь понятливо улыбнулась и закрыла дверь с обратной стороны.
Вит сделал еще глоток кофе, похлопал себя по карманам пиджака, в поисках сигарет, достал пепельницу. И только закурив, внимательно посмотрел на меня.
- Не томите, Вит, - улыбнулась я. - Я ужасно соскучилась по разнообразной работе. Это как-то связано с тем, что вы хотите мне поручить? Говорите, я ко всему готова!
- Ко мне обратился с очень интересным проектом Алистер Гридли, - усмехнулся Шеф, затягиваясь и делая маленький глоток слегка остывшего кофе.
Мне показалось, что я услышала стук собственной челюсти о стол. Вит в очередной раз наглядно показал, что "ко всему" быть готовым невозможно. Но стараться нужно по максимуму и немножко больше. Поэтому от удивления и возмущения я рот приоткрыла отнюдь не метафорически. Просто хотелось сказать так много (по большей части, нецензурного), но сходу не смогла выбрать, с чего начать.
Конечно, в нашей конторе с Шефом не спорили. И его задания не обсуждались. Но повозмущаться и высказать свою позицию и мнение не возбранялось никогда. Да и против обсценной лексики Вит не возражал, потому как сам ругался настолько виртуозно на десятке (а, может, и больше) языках, которыми владел в совершенстве, что можно было заслушаться.