— И что? Что теперь-то? Слюной исходить? Для тебя его внешность — самое главное? — снова начала раздражаться я. — А что у него внутри, тебя не волнует?
— Ну так просвети, — вскинулась Наташа. — По твоему угрюмому виду, я так поняла, у тебя на него целая папка компромата собралась. Что, за косички тебя дёргал? Портфель отбирал?
И мне вдруг стало очень обидно. Жутко обидно, хоть я и не имела права обижаться. Наташе ведь совершенно ничего неизвестно о том, какое прошлое связывало нас с Радовым.
— Что-то вроде того, — промямлила я.
Не могла я, не стала бы с ней ничем делиться. Особенно сейчас, когда мои прошлые трагедии, сколь угодно для неё мелкие и глупые, заведомо отметались ею как ничего не значащие.
Но в памяти, невзирая на все мои отчаянные попытки не копошиться в прошлом, всплывали фрагменты из школьной жизни. Пёстрый калейдоскоп не очень-то весёлых кадров.
Вот я в младшем классе жую на перемене принесённую из дома булку. Трое мальчишек смеются в сторонке, а потом один из них — кареглазый с тёмно-каштановыми вихрами — подбегает ко мне и отбирает остатки сдобы, бросает на землю. Его приятели смеются.
— Хватит булки лопать! И так уже хрюшка! — хохочет он и убегает.
Вот я постарше, дежурю в опустевшем классе, старательно отмываю доску от меловых разводов. В проходе маячат одноклассники. Вымахавший за лето кареглазый брюнет кривится и под издевательский смех приятелей тянет:
— Ни фига-а-а себе, Стешина, ты за лето зaдницу отъела.
Но последние два года школы, когда мне удалось худо-бедно избавиться от лишнего веса, жизни мне совсем не облегчили. Радов на меня, кажется, ещё сильнее взъелся.
А вот одно из самых позорных воспоминаний. Прокравшаяся даже в наш медвежий уголок традиция отмечать 14 февраля… Все носятся по школе как сумасшедшие, краснея, шлют и получают валентинки.
И мне, как, впрочем, и в прошлом году, и в позапрошлом, никто ничего не присылал. А под конец занятий дежурные «почтальоны», разносившие послания, опустили на мою парту сложенное вдвое красное сердечко. Анонимное приглашение погулять «сегодня вечером в парке».
В парке Радов со своей тогдашней зазнобой и дружками долго хохотали, наблюдая, как я, расфуфыренная и одолжившая у мамы сапожки на каблуках, до густой темноты просидела на парковой скамейке, выжидая таинственного анонима…