Ласара почувствовала зеленую дурноту, глубоко вздохнула и подавила страх. Продавец утешил ее:
– Такое часто случается, сеньора.
– Я знаю, – сказала Ласара, успокоившись. – Поэтому и хочу от них отделаться.
Тут она почувствовала, что игра окончена, и снова стала сама собой. Без лишних церемоний она достала из сумки запонки, карманные часы, заколки для галстука, ордена, золотые и серебряный, всю эту президентскую мишуру, и выложила на стол.
– И это – тоже? – спросил ювелир.
– Да, все, – сказала Ласара.
Швейцарские франки, которыми с ней расплатились, были такими новенькими, что она испугалась – не перепачкает ли пальцы свежей краской. Она взяла деньги, не пересчитывая, и ювелир в дверях попрощался с ней столь же церемонно, как и поздоровался. Открыв перед ней стеклянную дверь и пропуская ее вперед, он помедлил немного.
– И последнее, сеньора, – сказал он. – Я – Водолей.
В тот вечер Омеро с Ласарой отнесли деньги в гостиницу. После новых подсчетов оказалось, что не хватает еще немного. И президент снял с себя и положил на постель обручальное кольцо, карманные часы с цепочкой, запонки и заколку для галстука.
Обручальное кольцо Ласара отдала ему об ратно.
– Только не это, – сказала она. – Память не продается.
Президент принял ее довод и надел кольцо на палец. Ласара отдала ему обратно и карманные часы. «Это – тоже», – сказала она. Тут президент не был с ней согласен, однако она водрузила часы на место.
– Кто же продает часы в Швейцарии?
– Мы уже продали одни, – сказал президент.
– Но их купили не из-за часов, а из-за золота.
– Эти тоже золотые, – сказал президент.
– Да, – сказала Ласара. – Но вы можете обойтись без операции, а без времени вам не обойтись.
Не взяла она и золотую оправу для очков, хотя у него была другая, черепаховая. Ласара взвесила на ладони вещи и положила конец сомнениям.
– Все, – сказала она. – Этого достаточно.
И, прежде чем выйти, сняла с проволоки мокрое белье, ни слова не говоря, и забрала с собой, чтобы высушить и выгладить дома. Они уехали на мотоцикле, Омеро – за рулем, Ласара – на багажнике, сзади, обняв его за талию. В багряном вечернем небе загорались уличные фонари. Ветер сорвал последние листья, и деревья казались древними бесперыми ископаемыми. С буксира, шедшего вниз по Роне, вовсю гремело радио, орошая прибрежные улицы струей музыки. Жорж Брассен пел: «Mon amour tient la barre, le temps va passer par là, et le temps est un barbare dans le genre d’Attila, par là où son chèvre passe l’amour ne repousse pas»