Там взяла ее в оборот тётка Ульяна: сама одежки выбрала, сама косу сметала и надела очелье на гладкий белый лоб.
– Ну с богом, – Ульяна оправила шитый бабий плат и двинулась к гридне, куда уж позвали перед очи хозяина, боярина Вадима Норова.
От автора:
Бабья половина - чаще всего самая высокая часть дома. Бабью половину еще называют - терем. Мужчины старались не заходить туда. А в поздней феодальной эпохе Руси - в терем не пускали никого, кроме мужа, отца или брата. Женщины жили практически в заточнии. В книге автор допустила более свободные нравы по причине только зарождающегося неравенства между мужчинами и женщинами после Крещения Руси.
Тощая бирюза - просто маленький камешек. Худой, тощий, невзрачный.
3. Глава 3
Боярин Вадим, сидя на широкой лавке в гридне, слушал писаря своего, поглядывал в окно на хмурое небо. По ранней весне все вокруг виделось муторным, серым, с того и боярин смотрелся суровым: взгляд недобрый, губы поджаты, брови насуплены.
– Второго дня прошел последний обоз в Развалки, – писарь хрипло откашлялся. – Нынче будет конный отрядец до Лямина, боярин Пашков упредил, воя прислал. Дед Ефим говорит, что вскоре лёд на реке вскроется.
Вадим изогнул бровь и посмотрел на писаря:
– Никеша, ты еще у бабки-шептуньи пойди вызнай, сколь тебе жить и какой лихоманки опасаться. Дед Ефим под носом у себя ничего не видит, а тут на тебе, вещать принялся.
– Так-то оно так, – почесал нос старый писарь. – Но дед говорит, коленки у него ноют, а то верный знак, что тепло грядет.
– Коленки, значит, – Вадим прислонился головой к стене, глаза прикрыл устало. – У меня вот уши ноют такое слушать. Добро б кто другой говорил, но ты, Никеша, ты-то чего?
– А чего я? – дедок склонился к малому столу, принялся перебирать свитки, связки берёсты* едва не опрокинул чернило*, писало* выронил. – И у меня коленки ноют. Старый я, сколь еще мне тут спину гнуть? Вон пальцы вспухли, глаза не видят. Отпусти ты меня Христа ради.
– Опять завыл, – Вадим встал с лавки и двинулся к старику. – Сказано, работай. Ты, Никеша, вроде умный мужик, поживший, тебе ли не знать, что без дела быстрее отойдешь в мир иной. А ты еще за грехи свои не ответил, не расчелся.
– Тебе ли мои грехи считать? Ты что ль отпускать мне их собрался? – писарь голову поднял, глянул на боярина недобро. – Смотрю на тебя, Вадимка, и разумею, что возле тебя тошно. Ни слова доброго, ни жалости. Откуда ты такой явился? Бес послал меня мучить на старости лет?