Откинув за борт железную лесенку,
называемую моряками «трап», Мира надела ласты и систему дыхания с
ранцем. Первой шагнула в воду, взметнулся фонтан брызг. Среди вихря
пузырьков кружился осьминог — он расправил перепонки, казался
теперь огромным. Повисев несколько секунд зонтиком в воде,
повернулся носом вниз и стремительно ушёл ко дну, помогая себе
струёй из сифона.
— Тьол! — запоздало позвала Мира, не
размыкая сжатых на загубнике зубов.
Всё, скрылся. Что же, это его выбор,
как тут удержишь? Осталось только вернуться и сообщить господам,
что увеселительную прогулку можно заканчивать. С другой стороны —
лучше раньше, чем позже.
Скоро какая-нибудь акула найдёт
вкусного моллюска. Вниз не хотелось смотреть, но и не смотреть было
невозможно: вот-вот покажутся клубы синей крови. Неподалёку в
мутноватой воде угадывалась махина яхты, один из гребных винтов.
Поймут ли матросы, что пассажирка решила самовольно искупаться? А
то включат двигатели — и клубы станут красными.
Замёрзнув, Мира поплыла выбираться.
Сняла и закинула на палубу ранец, ласты. Уже сама ухватилась за
трап, когда кто-то пошлёпал по ноге. От неожиданности она за пару
секунд взлетела по ступенькам, обернулась — за ней карабкался
Тьол.
— Ты когда-нибудь видела такое? — как
ни в чём не бывало спросил он.
Щупальце протягивало пятнистую рыбку.
Та подняла высокий треугольный плавник, похожий на парус, а спинные
и брюшные плавники напоминали крылья летучей мыши.
— Рыба-дракончик, — определила Мира.
— Должно быть, с юга Японского моря заплыла.
— Там ещё необычные коньки!
— Стой!
Она поймала осьминога за щупальце,
потянула на палубу:
— Пора, вернёмся, пока нас не
хватились.
Тьол с сожалением обратил глаза к
морю, с полминуты смотрел на плещущие о борт волны. Погладил её
руку, проник под перчатку и тихонько прощёлкал:
— Судя по вкусу твоей кожи, очень
беспокоишься и боишься наказания? Пошла ради меня против запрета?
Спасибо, Мира. Я теперь понимаю, почему Старейший доверял тебе. В
последнее время всё чаще казалось, что он ошибся, или ты сильно
изменилась. Но теперь чувствую: как бы тебя ни пытались засунуть в
холодное железо — ты живая.
Мира смутилась, не зная, что ответить
на такое признание. Сама о себе она была гораздо худшего
мнения.
Рыбку они отпустили. Гидрокостюм
пришлось оставить в сушильном шкафу, и без того ранец после ныряния
казался неподъёмным. Яхта предстала притихшей и пустой, зато в
коридоре на главной палубе гудели возмущённые голоса. И раздавались
они — конечно же! — из самой дальней каюты. Её каюты.