Костомарова представила себе, что эту бумажку обнаружила мама, и расплакалась.
Нужно было идти к Тимофеевой, чтобы не усугублять опасность разоблачения. И всю дорогу неудачница выдумывала причины своего провала. За плохую отметку было стыдно. Алла думала, что такой же стыд испытывают воры и убийцы. Под гул метро, который не ей одной помог не свихнуться, она решила наплести, что безответно влюбилась. Аня должна была счесть это интересным объяснением. Но, очутившись в уюте и чистоте комнаты на Петровке, приняв из теплых рук Аниной матушки чашку с чаем, Костомарова вдруг понесла нечто несусветное. У нее, дескать, накануне экзамена умер папа. Она ничего не сказала маме, потому что та его до сих пор любит как ненормальная, замуж за других не идет и, самое ужасное, ждет, вдруг когда-нибудь вернется. И вот ночью стойкая дочь одна вылетела в Иркутск на похороны. Папина жена и двое сыновей открыто ее шпыняли, едва ли не гнали с кладбища. Но верная Алла все стерпела – родной отец преставился, горе.
Растроганные хозяйки прослезились и согласно кивали: «Да, Аллочка, да, милая, люди – звери, ничего святого. Думали, завещал он тебе что-то. И злодейски пытались избавиться от тебя, чтобы не отдавать». Аня так и сказала «злодейски», чем ввергла гостью в неведомую ей прежде радость. Алла с трудом скрыла истинные чувства и объяснила, что после такого унижения стало не до анатомии. Ей сочувствовали, выясняли, какая жилплощадь у покойного была на Севере, какого возраста у него мальчики, кем он работал. Алла закусила удила и фантазировала, разбавляя слезами чай. А в голове вертелось: «Только бы про иркутские достопримечательности не спрашивали. Я же там никогда не была». То, что ее живехонький освободившийся от алиментов папа и его вторая семья тоже из Москвы уезжали только летом в Сочи, ее тогда не занимало.
Процесс лжи был таким вдохновенным и ярким, что даже совесть Костомаровой молчала, пораженная и, кажется, испуганная. Алла смутно догадывалась, что давно хотела, чтобы с экзаменом и родителем все обстояло именно так. Это безумное желание убедило и чувствительных Тимофееву с мамой, и ее саму. И раздавленная, опозорившаяся мерзкой тройкой девушка вышла на улицу с нахально вздернутым подбородком. Настроение было отличным.
Начался семестр. Мама ехидно интересовалась, когда Алла устроится на работу. Полгода содержать троечницу она не желала. Обе знали, что эти разговоры – метод воспитания и профилактика бунта. Чем ближе и реальнее становилось замужество матери, тем чаще дочь, норовящую высмеять будущего отчима, затыкали угрозой принудительного труда. А подрабатывать медсестрой ночными дежурствами Костомаровой не хотелось даже из гордости. Отличница вдруг на собственной шкуре убедилась в том, что, изуродовав зачетку трояком, не поглупела. Новые друзья-приятели от нее не отвернулись. Напротив, как-то ближе стали, будто признали человеком. Перевалив за хребет анатомии, народ решил, что бояться отныне нечего. Разве что за аморалку могли отчислить. И массово закурил и опасно запил на вечеринках. Алла стала учиться добротно, но без фанатизма и от лихого коллектива не отрывалась.