– Деньги, дед, нужно не клянчить, а зарабатывать своим горбом. Работать надо, вкалывать, а не сивуху жрать и побираться. А само собой, как по волшебству, с неба ничего не свалится. И не надейся! Ясно тебе или нет, рожа? А теперь проваливай отсюда, нечего тут воздух портить.
Несколько секунд нищий стоял не шелохнувшись, будто плохо расслышал или до него не вполне дошёл смысл сказанного. А затем, когда, видимо, всё же дошёл, по его лицу пробежала лёгкая тень, губы дрогнули и поджались, а в глазах, прочерченных тонкими красными прожилками и словно поддерживаемых снизу тёмными набрякшими мешками, промелькнуло что-то мимолётное и неуловимое. От льстивой, просительной улыбки не осталось и следа, она сползла с его лица, как убегающая волна с берега. Старик ещё сильнее стиснул губы, быстро заморгал сморщенными, воспалёнными веками, поскрёб пятернёй лохматую, всю в колтунах, голову, с трудом продираясь толстыми, негнущимися пальцами в густых зарослях давным-давно не мытых и не чёсаных спутанных, свалявшихся, жёстких, как пакля, волос. Покрутив головой, потоптавшись на месте и сокрушённо вздохнув, он повернулся и молча, с удручённым и угрюмым видом поковылял дальше, приволакивая хромую ногу и чуть раскачиваясь при ходьбе, как огромный маятник. На ходу обернулся и метнул на Сергея косой, холодный взгляд, в котором сквозили неприязнь, обида и ещё что-то смутное и тёмное, не поддававшееся определению. Его обветренные, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились, растрёпанная седая грива развевалась на ветру, заплатанный холщовый мешок с убогим скарбом мотался на палке из стороны в сторону.
Сергей, провожая удалявшегося бомжа не менее неприязненным, отторгающим взором, с удовлетворением покачивал головой и криво усмехался. Хотя он и понимал, что торжество над старым бродягой – это довольно сомнительная победа, которая не принесёт ему лавров, которой даже не похвалишься ни перед кем без риска самому быть поднятым на смех, тем не менее он был доволен собой. Те удивительно точные, веские, хлёсткие, на его взгляд, слова, которыми он отшил, ошарашил, буквально сразил наглого побирушку, вызывали в нём гордость за себя и свои ораторские способности, пока что, как с сожалением вынужден он был признать, недостаточно ещё оценённые знавшими его людьми. Впрочем, утешал он себя, виной тому, скорее всего, элементарная зависть, не позволявшая окружающим, включая даже родных и друзей, оценить его – несомненные для него самого – достоинства по заслугам.