— Я не люблю говорить прощальные
речи, а потому постараюсь быть кратким, — заговорил я, обернувшись
к людям. Голос мой звучал глухо, а бойцы за спинами Любавы и Светы
расправили плечи, приподняли подбородки. — Владимир был достойным
мужем. Храбрым, волевым, готовым сражаться за то, во что верил и
почитал. Достойные качества для воина, которые встречаются редко.
Смерть и жизнь идут рука в об руку, но память о тех, кто
повстречался на пути наших судеб всегда будет с нами. Марья
Петровна, Борис Фёдорович, — обратился я к матери и деду погибшего
мальчишки, а затем склонил голову. — Простите, что я не уберёг
вашего сына и внука. Не сделал всё, чтобы предотвратить подобное. И
пусть я отомстил за его смерть, жизнь ему это не вернёт. Как и не
утешит ваши сердца и души. Говорить о том, что род позаботиться о
вас и вы не будете забыты, я не стану, не то время для таких речей.
Просто знайте, что если бы не Владимир, то погибших было бы гораздо
больше. Ваш сын и внук пожертвовал собою, но спас остальных. И этот
подвиг навсегда войдёт в историю рода Потёмкиных. Таково моё слово,
как главы рода и князя.
Вернувшись к сёстрам, краем сознания
отметил, что дух бойцов после моих слов вырос. Гибель Владимира
немного их подкосила, что немудрено, но сейчас в их глазах горел
огонь. Фёдор сжимал кулаки и я более чем уверен, что командир
Егерей не прочь был бы взять штурмом поместье Нарышкиных ещё раз.
Емельян не выражал никаких эмоций, они с юношей были мало знакомы,
но эманации льда вокруг него появились. Капли дождя вокруг Мастера
превращались в снежинки. Он был вторым командиром в сопровождении,
а потому, вероятно, чувствовал вину.
Света и Любава подошли к гробу,
чтобы попрощаться, а после — уступили место остальным. Каждый из
бойцов сказал хотя бы несколько слов, в том числе и местные жители.
Когда же с этим было покончено, священник при небольшой церкви в
этой деревни отдал распоряжение закапывать. Двое рослых
могильщиков, чьи лица испещряли морщины, а взгляд выражал
безразличие к смерти, принялись за работу. Гроб опустили вниз, в
небесах ударил гром, а Марья Петровна не выдержала и осела на
колени.
Сёстры стали её успокаивать, помогая
старику, и если Света старалась подбирать слова подходящие к
моменту, то Любава произнесла то, что не понял никто, кроме
меня: