– Возблагодарит тебя небо за щедрость твою, – проговорил старик и тут же стал рвать хлебную мякоть черными зубами и медленно пережевывать.
Женщины презрительно смотрели на его страшные язвы и боялись приблизиться к кувшинам.
– Уже пятый за неделю, – тихо проговорила Сиде. – Повалили к нам в селение, как горох из дырявой торбы. И тоже все про какого-то мессию говорят. Ждут его, ищут. Надеются, что он их вылечит. Горемыки… а страшные какие. Только заразу по земле разносят. Гнать таких надо…
Но она не договорила. К колодцу подошла богато одетая женщина, на ее руках горели золотые браслеты. Соседки молча посторонились, уступая место, но незнакомка, не обращая ни на кого внимания, достала из складок хитона маленькую чашу и протянула под струю воды. Чаша была изящная, с изогнутой ручкой, чеканная замысловатым рисунком. «Неужто золотая?» – подумала Сиде, а вслух сказать побоялась, только слегка толкнула соседку под локоть, мол, гляди и запоминай. Но Рахиль и так уже стояла, открыв рот от изумления, позабыв и про свой кувшин, и про угрозы матери. Даже старец перестал жевать и, придвинувшись к колодцу, зачарованно смотрел на яркие, играющие по камням колодца солнечные блики, отраженные от великолепного сосуда.
– Мессия идет! – выкрикнул старик. – Он уже рядом!
От неожиданности все женщины вздрогнули разом. Чаша чуть не выскользнула из рук незнакомки. Она внимательно всмотрелась в лицо старика.
– Что ты хочешь сказать мне, несчастный? – голос женщины звучал вкрадчиво и тихо. Она сделала шаг, но завидев гнойные язвы, отступила назад. Полуслепые глаза старца раскрылись еще больше, взгляд прояснился. Он отыскал ту, которая не побоялась с ним заговорить. Затем долго рассматривал красивое женское лицо и чему-то улыбался.
– Ты обретешь счастье, Саломея. Любовь, – тихо проговорил старик. – Эта любовь затмит для тебя весь мир. Но ты ее очень быстро потеряешь… да, да, очень быстро потеряешь, потому что он не для тебя одной, он для всех нас…
Увлеченная загадочной речью женщина наклонилась к лицу старца.
– Кто он, скажи? – произнесла шепотом. Бродяга только закачал головой.
– Не знаю, не знаю, – голова его тут же поникла, взгляд потух.
Она выпрямилась, с нескрываемым сожалением сжала губы и, выплеснув из чаши воду, положила ее на голые ноги старца.