– А пока сам не понимаешь, – ласково произнес Рахметулло, – меня слушай. Ищи врагов сильнее себя, сынок. Ищи непобедимых врагов.
Самад, сидевший всё это время, свесив голову и пуская слюни, показал в небо. Рахметулло тоже посмотрел туда. Над ними между небом и землёй дрожало мутное марево. Исподлобья глядя на взрослых, мальчик стёр под носом остатки крови.
Вернулась мать, положила ладонь на затылок Самада, от чего рот его открылся ещё больше, и надела ему панамку:
– Тебе напекло голову, сын.
Мальчик, бросив крошки хлеба воробьям, глянул на Самада и зашёлся от смеха. У матери от обиды побелели и задрожали губы. Она смерила презрительным взглядом двух базарных голодранцев и подхватила сына под руки, пытаясь приподнять:
– Сынок! Вставай, пойдём домой! – но Самад был тяжёл, как мешок с дробью, и от её усилий только голова его моталась одуванчиком на стебельке шеи.
Улыбка Рахметулло затерялась в густой щетине:
– Пусть отдохнёт пока.
– Отвечаете за него! – приказала мать и ушла.
Мальчик поправил панамку у Самада и поднёс к его лицу зеркальце:
– Посмотри! – Он прыснул со смеху. – Посмотри на себя!
Но глаза Самада были закрыты. Рахметулло шлепнул мальчика по рукам, выбив зеркальце.
– Но он весь в соплях снова! – обиделся мальчик.
Голова Самада перекатилась назад. Рахметулло размотал шарф у себя на шее:
– Вытри ему губы, сынок.
Потом Самад лечился у известного знахаря, к которому привезли его родители и который жил далеко в степи. На просторном дворе открытого всем ветрам жилища горел костёр, дымилась печка, но лёгкий навес плохо защищал людей, жаждущих исцеления, от прямых лучей солнца. Везде шевелились серые тела перепуганных, загнанных недугами людей. Самад оказался в кольце тусклых, как блеклая листва, человеческих глаз. Временами ему казалось, что знахарь тоже косит глазом на эту мёртвую петлю. Лишь у одного чахоточного подростка глаза были чистым пламенем. И однажды, помешивая знахарское варево, Самад спросил:
– Что ты толчёшь?
– Сушёные медведки. Смешаю с малиновым вареньем, и туберкулёз у нас в кармане.
Самад, как прилежный ученик, записывал всё, что делал знахарь, в толстую тетрадь:
– Медведки-и-и! – протянул он в тон голосу муэдзина. – Сам придумал?
– Нет. Китайцы пару тысяч лет назад.
Женщина с водой и веником принялась было убирать, но знахарь ругнулся на неё устало: