Сквозь отсыревшие слои
эпох за маленькую руку
я вёл тебя через свои
мечты далёкие. Вдоль скуки
февральских, выстывших камней
бескрайней Северной Пальмиры,
и вехи мокрых фонарей
чернели строго, как рапиры,
торчащие эфесом вверх
в асфальтовой груди проспекта.
Ты помнишь, как на голове
твоей, в кудрях, утратив вектор,
о розе вовсе позабыв,
вздыхал балтийский зимний ветер?
Дома, как рыбы, воспарив
в неровном моросящем свете,
рты подворотен на тебя
поразевали в удивленьи.
Навзрыд клаксонами трубя,
всем стадом на твои колени
косились фарами авто.
И в охристой дуге Генштаба,
как будто в раме золотой,
ну или в бронзовой хотя бы,
портретом плыл навстречу нам
изваянный резцом Растрелли
лик Зимнего дворца, и там,
куда-то вверх крестом нацелен,
лишь гравитацией навек
к брусчатке площади прикован,
как страж дождей, ветров и рек
встал монферранов столп. Дворцовый
широкий мост и мощь колонн
ростральных на застывшей Стрелке.
Негромкий колокольный звон
Исаакия вдали да мелким
и чёрным маком воробьи
на льду в гранитных невских кантах.
И пальцы зябкие твои
на венах каменных Атланта.