Весной Нестор вернулся в Гуляйполе и почти сразу же поступил на чугунно-литейный завод Кернера.
Управляющий во время утреннего доклада хозяину упомянул и парнишку, принятого в ваграночный цех, назвал фамилию.
– Я отца его знавал, – вспомнил Кернер. – Конюхом у меня служил. Специально для поездок в губернию его держал. Уж аккуратист был, коней любил, панские секреты умел держать, царствие ему небесное.
– От доброго дерева и доброе семя, Мойсей Наумович, – заметил управляющий.
– Но пьянствовал, – добавил хозяин. – Кто знает, какое будет семя от такого дерева?
– Так, может… того… гнать в шею?
– Зачем спешить? Возьмем на временную!
И Нестор стал осваиваться в литейном цеху. Цех был огромный и сумеречный: закопченные оконные стекла почти не пропускали дневной свет. К тому же здесь было нестерпимо горячо из-за пышущих жаром вагранок.
– Обвыкай! – кричали рабочие, скаля белые зубы.
Нестор подхватывал опоку с формовочной смесью, в которую только что залили металл. Это пуда три-четыре…
– Двигай шибчее, подавай ловчее! – покрикивал молодой литейщик Андрей Семенюта.
А на подходе уже была следующая опока…
– Бегом, малятко! Бегом!
Нестор раскрывал раму опоки. И рабочие-слесари слаженно и дружно подхватывали заготовку длинными мощными клещами.
Один из слесарей, оглядев тщедушную фигурку Нестора, посоветовал:
– Ты, пацанчик, кушак потуже затяни: пупок надорвешь!
– Мий кушак – мий пупок! – огрызнулся Нестор.
Сиплый гудок возвестил о перерыве.
После унылых цеховых сумерек на заводском дворе было празднично от яркого солнца. У стен цеха в ряд стояли еще не докрашенные конные молотилки.
Рабочие расположились на обед в тенечке, на лоскутке травы.
– Давай до компании! – позвал Нестора Андрей Семенюта.
– Не хочу, – отказался Махно. – Я уже поел.
Конечно же, Нестор хотел есть. И торба его была пуста. Но и уронить достоинство он не хотел.
– Иди, иди! Не стесняйся. Мне сьодни случайно на двоих положили.
Семенюта обнял паренька, силком привел в круг обедающих. Андрею было года двадцать два, и он казался Нестору старым, много пожившим.
На траве была расстелена тряпица, и на нее выкладывали кто чем богат. Перекрестились не все. Приступили к обеду.