– Туда уж не закину, – хохотнул старик, махнув на багажную полку. Костя посмотрел на часы. Пора бы уже.
Старик что-то еще сказал. Уже не седые, а совсем молочные, словно выбеленные, волосы тянулись по вискам, переходили в аккуратную мощную бороду. Сквозь очки таращились живые, полные ребяческой искры, большие глаза. Старик болтал без остановки, добавляя то и дело «ага, ага».
– Мой отец в войну ни одного человека не убил, – зачем-то сказал старик, – а потом всю жизнь считал себя трусом.
Когда поезд наконец тронулся и застонали рельсы под тяжестью колес, Костя рассмотрел все-таки в старике возможного собеседника, но тот уже переключился на себе подобного, сидящего напротив, и чуть-чуть стало обидно.
Поезд хоть и набирал скорость, но все равно тянулся монотонно и неуверенно. Так, словно некуда торопиться. Загоготал вагон. Шум разговоров слился со стуком дороги.
«Я в пути. Буду послезавтра», – набрал он сообщение Ксиве. Связь уже дохла, но где-то в проблесках городской жизни, появившейся вдруг за окном, холодный текст, казалось, взял себя в руки и, найдя силы, прорвался сквозь воздушные преграды, слившись с волной базовых мобильных станций.
Ксива не ответил.
Забитый насмерть людским удушьем, вагон мучительно давил, и Костя тоже решил стянуть волю в свой здоровенный кулак, потому что надо было как-то продержаться это время в пути, попросту выброшенное из жизни.
Дождался белья. Умело расстелил массивный матрас, заправив тот простыней, – не осталось ни складки, ни морщинки, будто молоко разлилось по столу. Наверху, все-таки обнаружив себя одним, лишенным вынужденных разговоров, он откинулся на взбитую подушку и первый раз, наверное, за сегодня улыбнулся.
Стало совсем хорошо, когда вытащил из рюкзака первую баночку с пивом. Громко пшикнул, сорвав клемму, и тут же обратил на себя несколько подозрительных стариковских глаз. Бабка, укутанная в шаль, недовольно хмыкнула и еще долго косилась в его сторону. Лысый дедок важно уставился на Костю, но ничего не сказал. И только болтливый сосед заметил: «Молодежь!.. Да нормальная молодежь, ага».
В общем-то было все равно. А после первого глотка, так тем более. Он отвернулся, перевалившись на другой бок, укрылся простыней, скрыв следы своей противоправной утехи.
Поезд без конца тормозил и кряхтел. Словно сам давно состарился, но продолжал трудиться до победного, невзирая на крепкий пенсионный возраст. Гудели пассажиры, иногда уж слишком громко, веселясь над шутками добряка соседа.