Слегка сбив накал страстей, стали
выяснять, в чём, собственно, проблема. Причём если Маша и Ульяна
пытались добыть что-то из тёщи, то я, отговорившись необходимостью
приведения себя в порядок и отдыха, отошёл в другую комнату и
связался с тестем, как человеком более здравомыслящим.
Ну, что сказать? И смех, и грех, как
говорится, а заодно утрата бдительности. В вещах Иры случайно
обнаружилась чужая рубашка, причём мужская. Горничная, пока Иры не
было дома, забрала вещи в стирку, а потом, разбирая их, нашла ту
самую рубашку и, недолго думая, положила её Василию Васильевичу.
Тот обнаружил в шкафу нечто не своего цвета, фасона и размера
позвонил жене узнать – зачем она это купила. Ну и, слово за слово…
В общем, Екатерина Сергеевна рвалась домой не то «пресекать
разврат» не то «спасать кровиночку» - сама ещё не определилась.
Посочувствовав Ириске принял душ и, переодевшись в домашнее,
отправился на кухню с целью чего-нибудь «загрызть» и потом пару
часиков подремать в кабинете. Разумеется, планы на отдых оказались
разрушены, тёща не давала покою ни себе, ни окружающим, так что к
семи вечера мы уже были в пути, более того – успели проехать
Алёшкино. В восемь вечера уже ехали по Минску, а в половине
девятого сидели на вокзале с билетом в руках. И, надо сказать, это
был ОЧЕНЬ длинный час. Просто чудовищно длинный. Оставить тёщу одну
ждать поезда я не мог, не позволяли ни этикет, ни воспитание, такой
шаг мог считаться допустимым только по её настоятельной просьбе,
каковой не последовало. Зато то, что дед назвал «мутным потоком
сознания, несущим коряги бессознательного», на меня обрушилось с
полной своей мощью. В дороге она боялась отвлекать меня от
управления на такой «огромной» скорости, а тут – оторвалась за всё
время молчания. Как не смыло – не знаю, но, когда посадил Екатерину
Сергеевну в поезд, выдохнул и вдохнул воздух снова с таким же
чувством, как ныряльщик, просидевший под водой до кругов перед
глазами.
Я даже за руль не сразу сел – руки
тряслись. Даже мелькнула мысль переночевать в гостинице и ехать
утром, но чашка крепкого кофе, бутылка холодной сельтерской,
которую дед обзывает «минералкой» и четверть часа отдыха вернули
меня в тонус. Вообще «Жабыч» для города оказался куда как удобнее,
чем фургон в части вёрткости и приёмистости. С другой стороны –
размер тоже имеет значение, дому на колёсах дорогу уступали гораздо
резвее и охотнее. На этот случай я, кстати, сделал и поставил себе
техномагический клаксон, на основе переосмысленной сирены для
специального транспорта, той самой «рявкалки». Сделал пять ступеней
регулирования громкости, в зависимости от понятливости и наглости
тех, кому сигналить буду. Правда, немного перестарался: гудок,
поданный на максимальной громкости в Дубовом Логе, в тихий вечер
можно было расслышать и в Курганах, и в Рудне. Дед вообще советовал
в городе громче двойки не включать. Причём объяснял это в своей
манере: