Том изломил брови, с шоком, неверием и ещё пущим непониманием смотря на женщину.
– Это не мой дом, – с детским упрямством ответил он. – Я знаю, где живу, это совсем не здесь.
– Ты временно проживаешь здесь и скоро обязательно вернёшься домой, так понятнее?
– Нет, не понятнее. Почему я здесь? Я же был дома! Где мой отец? И что это была за странная комната?
– Когда ты был дома? – уточнила мадам Айзик.
– Сегодня. Я сидел в своей комнате, после обеда хотел пойти погулять, а потом… – Том распахнул глаза, от шока зажал ладонью рот. – О, Господи… Белые халаты… Вы врачи? А это больница? Я в больнице?! Меня… машина сбила?
– Да, ты действительно в больнице, но тебя никто не сбивал.
– А что произошло? Почему я не помню этого? – он не кричал, но голос скакал, дрожал, в нём слышались полуистерические нотки.
– Том, сядь, и поговорим.
Том поколебался, но всё-таки снова занял стул, опустил взгляд к своим ногам в незнакомых ему штанах.
Доктор щёлкнула ручкой, придвинула к себе блокнот и произнесла:
– Ты сказал, что был дома, скажи, какого это было числа?
Том поднял к ней удивлённый взгляд. Опять этот странный вопрос.
– Это было сегодня, – с непоколебимой уверенностью повторил он.
– А какое сегодня число?
– Двадцать пятое октября. Мадам, я не понимаю, зачем вы меня об этом спрашиваете и те доктора тоже спрашивали. Неужели вы сами не знаете, какая сегодня дата? Или… уже двадцать шестое?
– Нет, сегодня не двадцать шестое число. Том, какой сейчас год?
Том нахмурился, затем отвлёкся, зацепившись взглядом за электронный календарь, стоявший на столе чуть в оборот. Он развернул его к себе, взял в руку. Женщина поспешила сказать:
– Том, поставь, пожалуйста, на место.
Но Том её не слушал. Он непонимающе пялился на небольшой экран с календарной сеткой, где красным была отмечена сегодняшняя дата: «Третье июля», и вверху значился год – две тысячи шестнадцатый.
– У вас календарь сломан, – без тени сомнений заключил Том, поставив его на место.
И тут же он осёкся, вмиг забыл про сошедший с ума девайс, потому что заметил произвольный узор шрамов, покрывающий тыльную сторону левой ладони. Он поднёс руку к лицу, не веря своим глазам, в них отражался неподдельный шок, непонимание, перемешанное с зародившимся страхом перед тем, чему он не мог найти объяснение.
Том потёр кожу, будто надеясь, что рубцы на ней лишь нарисованы и ототрутся. Но они были пугающе настоящие: выпуклые, впалые, грубые. Поверить было невозможно и страшно, потому что то, что он видел, шло вразрез с тем, что он знал о себе; сознание заныло от жутких несоответствий.