Я прошёл мимо лавочек, поздоровался с сидящими. Я направлялся в библиотеку. Мне двенадцать, и, в отличие от своих сверстников, обожаю читать. Читаю всё подряд: классику, фантастические романы, ужасы. Ужасы я любил в первую очередь. Но в тот день я целенаправленно шёл за очередным номером журнала «Новая Польша». Там всегда публиковали неоднозначные диссидентские статьи о польском взгляде на Россию. А ещё можно было наткнуться на увлекательные рассказы иммигрантов и репатриантов. Мне хотелось быть в курсе культурной жизни этой небольшой европейской страны, потому что моя мать — этнографическая полька, выросшая в приёмной белорусской семье, которая переехала из Минска в Москву задолго до моего рождения. Уже тут, в столице, мать познакомилась с отцом. Ей едва стукнуло восемнадцать, когда родился я. В тот день моей матери исполнилось бы тридцать. Но год назад отец сказал, что мама предала родину в лице нашей семьи и укатила в Варшаву. Я был уверен, что мама хотела забрать меня с собой, потому тоска по ней и незнакомой стране превратилась для меня в страсть ко всему польскому. Однажды, случайно обнаружив в библиотеке этот журнал, я стал подолгу засиживаться в читальном зале. Домой я его принести не мог. Отец бы меня убил. Однако в читальном зале я мысленно улетал туда, где сейчас, возможно, находилась моя мама.
— А, Витя, это опять ты, — сказала библиотекарша Нина Михайловна, которая давно знала меня и часто с удовольствием предлагала что-нибудь интересное помимо того, что я просил.
Она была маленькой невзрачной женщиной с короткой, наполовину седой стрижкой и светлыми, почти бесцветными глазами, в которых осела толстым слоем библиотечная пыль. Сейчас я вспоминаю её и осознаю, что ей было всего-то чуть за сорок. Но тогда она казалась мне такой же старушкой, как те бабули на лавках. Разве что без платка и без лавки. Нина Михайловна сидела в большом неудобном кресле, которое страшно скрипело, пока она заполняла мой формуляр и выдавала книги или журналы. Сегодня она невзначай подсунула мне вместе с «Новой Польшей» другой литературный журнал. Я взял из вежливости и направился в читальный зал.
Здесь было прохладно, несмотря на знойный день. Я листал «Новую Польшу» страницу за страницей. В углу дул вентилятор, других желающих насладиться чтением в такой солнечный день не нашлось. Я сидел один, втихаря грыз яблоко. Нина Михайловна не разрешала есть в читальном зале, но я был аккуратен, и к тому же вряд ли она следила за мной пристально. Я был из тех редких юных мальчишек, которым интереснее книги, чем мордобой со сверстниками. Покончив с яблоком и «Новой Польшей», я решил всё-таки заглянуть в другой журнал. Он был тонкий, из шершавой газетной бумаги, но совсем новый. Литературные журналы вообще не пользовались спросом. Дамские глянцевые журналы брали часто — из-за рецептов блюд, выкроек платьев, дурацких гороскопов и бессмысленных психологических тестов. Я если и брал в руки такой журнал, то лишь ради картинок красивых женщин в купальниках. Но даже самые безупречные фигуры и наряды не могли возбудить моё воображение настолько, насколько это делал художественный текст. Буквы превращались в бесконечные новые миры, где я был вправе дорисовать что угодно. Фотографии не сотворяли такого чуда. Фотография всегда была законченным образом, который мог нравиться или не нравиться, но никогда по-настоящему не увлекать за собой.