Я кошкой потерлась о лицо жениха, ощущая, как от накатывающего волнами удовольствия кости стремительно расплавляются, превращаясь в желе, и не сдержалась, застонала в тот миг, когда Стейн отпустил из своего плена мои губы, скользнул вниз: на подбородок, а затем на шею. В тот миг, когда Стейн слегка прикусил чувствительную кожу над тем местечком, под которым отчаянно колотился мой пульс, я почти утратила контроль над собой:
— О да-а-а-а!.. — непроизвольно вырвалось из моего горла, а тело выгнулось дугой от пронзившего его острого наслаждения. — Да-а-а, Сте-е-ейнн… Еще!..
Жених не отказал в такой малости. Но сначала нежно лизнул меня в шею. А я почему-то содрогнулась от этой ласки всем телом. Почему-то показалось, что Стейн будто слизывал с моей кожи возбуждение. Жадно заглатывал и питался им. Впитывал всем своим существом. Но испугаться я не успела. Лишь только дурман страсти начал развеваться под влиянием непонятного испуга, как Стейн снова прихватил зубами кожу на шее, нежно прижимая отчаянно бьющуюся под ней жилку. И меня снова захлестнуло желание, туманя разум, смывая все чувства, кроме влечения.
Обычно в наших играх жених был гораздо консервативнее. Да, целовался умело и жадно, доставляя этим нам обоим удовольствие. Но целовал исключительно в губы, лаская остальное тело руками. А сейчас Стейн будто с ума сошел. Отпустив мою шею, он спустился ниже, прокладывая себе путь дорожкой из коротких, но не менее жадных огненных поцелуев, и не успела я опомниться, как его губы сомкнулись на вершинке правой груди. И я хрипло ахнула.
Ради такого взрыва чувств и ощущений стоило просидеть три месяца в клетке, как верная собачонка в ожидании хозяина, мелькнуло у меня в голове. Мелькнуло и погасло. Потому что Стейн жадно втянул в рот сосок, лаская его языком, а вершинку другой груди по-хозяйски сжал в пальцах, прокатывая сосок между шершавыми большим и указательным пальцем. От этих действий жениха во мне словно сверхновая взорвалась. Белое пламя загудело, рвануло вверх, заслоняя собой реальность, выжигая собой вены, оставляя после себя лишь чистое наслаждение.
Знакомый сладкий спазм свел низ живота, заставляя меня инстинктивно раздвигать ноги. Во мне ширилась и росла жадная пустота, алчно требовавшая, чтобы ее заполнили. От неконтролируемых ощущений меня начало потряхивать. А Стейн продолжал, не торопясь, массировать мягкие холмики пальцами, дразнить языком соски, очерчивая чувствительные ореолы.