Я обняла руками колени, уткнулась в них лицом и позволила себе тихо расплакаться. После всего этого я никогда не смогу посмотреть ему в глаза. Мне было очень стыдно. И я понимала, что из-за своей глупости сама всё разрушила. Мы не сможем быть вместе после такого позора.
Кажется, он ушёл, потому что всеобщая болтовня возобновилась. Стали слышны обычные звуки лагеря, негромкие голоса коллег, обсуждающих насущные вопросы и какие-то рабочие моменты. А я так и сидела, не шевелясь. Обиженная на весь свет. В палатку никто не входил. Наверное, решили, что мне надо побыть одной, не хотели беспокоить. А мне было так стыдно показываться всем на глаза, что я готова была провести в этой палатке вечность.
Вечерами лагерь археологов гудел, как улей. Дневные дела заканчивались, все собирались вместе. Играла музыка, мужчины курили и кашляли, что-нибудь бурно обсуждая, девушки готовили ужин и тоже болтали о своём, звонко смеялись. Мне такие моменты очень нравились. Лагерь жил своей жизнью, и я была её частью. Но сегодня хотелось сбежать куда-нибудь подальше от чужих глаз. Побыть одной, посидеть на берегу реки или зарыться в стог пахучего сена, какие я видела тут у людей во дворах. И ничего не видеть, ни с кем не разговаривать.
Ближе к вечеру пришлось всё же выбраться наружу. Из палатки я вышла под общее молчание. Терпеть не могу, когда на меня направлено всё внимание присутствующих. Но тут они, к счастью, проявили деликатность. Никто на меня не таращился и никак моё поведение не комментировал. Все тут же вернулись к своим занятиям и привычный гул голосов возобновился. Каждый был чем-то занят, поэтому моему появлению особого значения не придали. Я лишь коротко бросила, что хочу прогуляться. На что только Клёнов кивнул, и дальше стал читать что-то в своём планшете.
Впервые за все годы своих поездок на Вахты Памяти я почувствовала, что походная жизнь меня тяготит. Надоело спать в спальнике, захотелось нормально выспаться в уютной постели, полежать в ванной, сделать красивую причёску, макияж. Никогда раньше я не ощущала тягот этого нашего существования в палатках. Мне нравилось чувство свободы, единения с природой, некого азарта. Каждая поездка – как отдельное приключение. И даже больше – очень важная миссия. А теперь вся прелесть такой жизни в моих глазах померкла. Может быть, потому, что ничего сейчас не радовало и всё виделось в чёрном цвете. Хотелось побыть одной, а в лагере это невозможно. Я не могла полноценно участвовать в жизни коллектива. Мне не хотелось обсуждать, куда подевался гроб с останками той, кого мы считали Аглаей Соболевский. К рабочему теперь примешивалось личное, чего я всегда избегала. Принципиально не встречалась с парнями-поисковиками и не принимала их ухаживания. Для меня это были в первую очередь коллеги и друзья. А с этой поездкой всё сразу пошло как-то не так, начиная с моего ожога.