Оставалось полторы минуты.
Радист щелкнул тумблером. Шкала диапазонов засветилась нежно-лимонным светом.
Частотный режим?…
Настройка?
В порядке.
Тридцать секунд.
Двадцать.
Девять…
Радист не шевелился.
Алферов слышал: в эбонитовых наушниках мерно шумит, иногда в них врываются свист, щелканье, потом снова шум, шорох, словно сыплют зерно из кузова машины.
Алферов ждал.
Незримая гора зерна росла и росла, а он ждал.
Ничего.
Только шорох зерна.
Алферову сделалось душно, будто он и впрямь дышал густой хлебной пылью, забивающей нос и рот, закупоривающей легкие.
Ничего.
На часах двадцать три ровно.
Ничего.
В наушниках шум, писк чужой морзянки.
Последние минуты иссякали, как вода, вылитая на сухой песок.
Последняя капля.
Темный след сырости.
Точка. Все.
Ровно в 23.00 радист выключил приемник, виновато покосился на Алферова и стал записывать в журнал, что «Р-35» 12 сентября на связь не вышла.
Подобных записей с мая накопилось слишком много. Наверное, даже радист понимал: с «Р-35» неблагополучно.
Алферов вышел в коридор, долго курил, бросая окурки в зеленую уличную урну, поставленную в углу коридора, потом вернулся в зал: в 22.30 начинался сеанс с «76».
На этот раз связь была точно в установленное время.
Повеселевший радист торопливо записывал длинные колонки цифр, передаваемых неизвестным корреспондентом.
Алферов напряженно глядел на быстрый карандаш: не возникнут ли на бумаге в самом конце передачи три страшные семерки – сигнал опасности и провала.
Но семерки не появились.
Вместо них, как всегда, возникла привычная комбинация цифр, означавшая для Алферова псевдоним корреспондента: «Гела».
Алферов оглядел зал. Еще несколько радистов вели прием, а другие либо продолжали передачи, либо готовились к ним.
Результаты их работы станут известны только утром. А до утра придется терпеть. Ничего не поделаешь, придется терпеть.
Алферов поднялся со стула.
– Спасибо, сержант, – сказал он радисту.
Выбравшись на горьковское шоссе, шофер попытался обогнать колонну грузовиков, но навстречу, мигая синими подфарниками, шла другая колонна, и «эмке» пришлось притереться к обочине, ехать в общем потоке.
Опустив боковое стекло, выставив наружу локоть, Алферов рассеянно наблюдал за рубиновыми вспышками стоп-сигнала передней машины.
Алферов не спешил, лишние полчаса ничего не меняли, но медленный ход машины вызвал досаду. Автомобиль и медлительность – это было алогично, а Алферова возмущало все алогичное, все противоречащее здравому смыслу, не отвечающее своему назначению.