Который день вьюжил лютень [11], пуржил, бросался в окна охапками рассыпчатого колкого снега, навевая на Иоанна мрачные думы.
Скорбел, всем сердцем скорбел великий князь по тысяцкому своему Алексею Хвосту, верному слуге и другу, с которым дышали они единым духом. И вот, словно длань отсекли, словно око выкололи. Вчера нашли Алексея убитым и изувеченным на площади. Ох уж эти вечные боярские склоки! Да только понимал Иоанн, не в склоках дело, а в том, что Алексей Петрович Хвост-Босоволков поплатился за рьяное раденье об освобождении Руси от власти татар! И он, Иоанн, хоть и не в полный голос, а поддерживал тысяцкого и, поперек взглядов отца своего Ивана Калиты и старшего брата Симеона, всем сердцем стремился к миру с Литвой, противясь «рабскому подчинению татарам». Не стало Хвоста, и словно твердь земную вышибли из-под ног Иоанна. Один он оставался в чаяниях своих.
«Да, тяжела ныне власть, – вздыхал князь, – беспорядки кругом, смутьяны. Трудна доля. Во все времена Москва покорностью славилась да любовью к государям своим. Почто мне, сыну Калиты, который умел властью распорядиться, который прочно держал всех и вся, так непросто дается княжение? Почто?!»
Массивная дубовая дверь, натужно кряхтя застывшими от мороза петлями что-то невнятно проворчав, тяжело отворилась, впуская в княжьи покои вместе с Андреем Троицким морозный ветреный дух.